Так вышло! Пропустил день рождения Владимира Высоцкого 25 января. Любимого поэта Георгия.

Винюсь. И в порядке раскаяния ставлю подборку стихов.

 

 

Райские яблоки

       (Второй вариант)  Я умру говорят - мы когда-то всегда умираем, -  Съезжу на даpмовых, если в спину сподобят ножом:  Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, -  Не скажу про живых, а покойников мы бережем.  В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок -  И ударит душа на ворованных клячах в галоп,  Вот и дело с концом, - в pайских кущах покушаю яблок.  Подойду не спеша - вдруг апостол веpнет, остолоп!..  Чуp меня самого!.. Наважденье... Знакомое что-то -  Неродящий пустырь и сплошное ничто - беспредел.  И среди ничего возвышались литые ворота,  И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел.  Как ржанет коренник! Я смирил его ласковым словом,  Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.  Петp-апостол, старик, слишком долго возился с засовом -  И кряхтел и ворчал, и не смог отворить - и ушел.  Тот огpомный этап не издал ни единого стона,  Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.  Вот следы песьих лап... Да не pай это вовсе, а зона!  Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.  Мы с конями глядим - вот уж истинно зонам всем зона!  Хлебный дух из ворот - так надежней, чем руки вязать.  Я пока невредим, но и я нахлебался озона.  Лепоты полон рот, и ругательство трудо сказать.  Засучив рукава, пролетели две тени в зеленом.  С криком "В рельсу стучи!" пропорхали на крыльях бичи.  Там малина, братва, нас встречает малиновым звоном.  Но звенели ключи - это к нам подбирали ключи...  Я подох на задах, на руках на старушечьих дряблых,  Не к Мадонне прижат Божий Сын, а к стене, как холоп.  В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок,  Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.  Херувимы кружат, ангел окает с вышки - занятно!  Да не взыщет Христос, - рву плоды ледяные с дерев.  Как я выстрелу рад, ускакал я из рая обратно,  Вот и яблок принес, их за пазухой телом согрев.  Я еще раз умру - если надо, мы вновь умираем.  Удалось. Бог ты мой! Я не сам - вы мне пулю в живот.  Так сложилось в миру - всех застреленных балуют раем,  А оттуда землей... Береженного Бог бережет!  С перекошенным ртом завалюсь поcле выстрела набок,  Кони просят овсу, но и я закусил удила.  Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок  Я тебе привезу - ты меня и из рая ждала!  1977

 

 

 

 

 

 

 

Про глупцов

 

Этот шум - не начало конца,  Не повторная гибель Помпеи -  Спор вели три великих глупца:  Кто из них, из великих, глупее.  Первый выл: "Я физически глуп, -  Руки вздел, словно вылез на клирос. -  У меня даже мудрости зуб,  Невзирая на возраст, не вырос!"  Но не приняли это в расчет -  Даже умному эдак негоже:  "Ах, подумаешь, зуб не растет!  Так другое растет - ну и что же?.."  К синяку прижимая пятак,  Встрял второй: "Полно вам, загалдели!  Я - способен все видеть не так,  Как оно существует на деле!"  "Эх, нашел чем хвалиться, простак, -  Недостатком всего поколенья!..  И к тому же все видеть не так -  Доказательство слабого зренья!"  Третий был непреклонен и груб,  Рвал лицо на себе, лез из платья:  "Я - единственный подлинно глуп, -  Ни про что не имею понятья".  Долго спорили - дни, месяца, -  Но у всех аргументы убоги...  И пошли три великих глупца  Глупым шагом по глупой дороге.  Вот и берег - дороге конец.  Откатив на обочину бочку,  В ней сидел величайший мудрец, -  Мудрецам хорошо в одиночку.  Молвил он подступившим к нему:  Дескать, знаю - зачем, кто такие, -  Одного только я не пойму -  Для чего это вам, дорогие!  Или, может, вам нечего есть,  Или - мало друг дружку побили?  Не кажитесь глупее чем есть, -  Оставайтесь такими, как были.  Стоит только не спорить о том,  Кто главней, - уживетесь отлично, -  Покуражьтесь еще, а потом -  Так и быть - приходите вторично!..  Он залез в свою бочку с торца -  Жутко умный, седой и лохматый...  И ушли три великих глупца -  Глупый, глупенький и глуповатый.  Удивляясь, ворчали в сердцах:  "Стар мудрец - никакого сомненья!  Мир стоит на великих глупцах, -  Зря не выказал старый почтенья!"  Потревожат вторично его -  Темной ночью попросят: "Вылазьте!"  Все бы это еще ничего,  Но глупцы состояли у власти...  И у сказки бывает конец:  Больше нет у обочины бочки -  В "одиночку" отправлен мудрец.  Хорошо ли ему в "одиночке"?  1977

Палач

 

Когда я об стену разбил лицо и члены  И все, что только было можно, произнес,  Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:  "Я умоляю вас, пока не трожьте вены.         При ваших нервах и при вашей худобе         Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?         Чем учинять членовредительство себе,         Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. -                 Он сказал мне, - приляг,                 Успокойся, не плачь, -                 Он сказал, - я не враг,                 Я - твой верный палач.                         Уж не за полночь - за три,                         Давай отдохнем.                         Нам ведь все-таки завтра                         Работать вдвоем".  "Чем черт не шутит, что ж, - хлебну, пожалуй, чаю,  Раз дело приняло приятный оборот,  Но ненавижу я весь ваш палачий род -  Я в рот не брал вина за вас - и не желаю!"         Он попросил: "Не трожьте грязное белье.         Я сам к палачеству пристрастья не питаю.         Но вы войдите в положение мое -         Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,                 Молчаливо, прости,                 Счет веду головам.                 Ваш удел - не ахти,                 Но завидую вам.                         Право, я не шучу,                         Я смотрю делово:                         Говори, что хочу,                         Обзывай хоть кого. -  Он был обсыпан белой перхотью, как содой,  Он говорил, сморкаясь в старое пальто, -  Приговоренный обладает, как никто,  Свободой слова, то есть подлинной свободой".         И я избавился от острой неприязни         И посочувствовал дурной его судьбе.         Спросил он: "Как ведете вы себя на казни?"         И я ответил: "Вероятно, так себе...                 Ах, прощенья прошу, -                 Важно знать палачу,                 Что, когда я вишу,                 Я ногами сучу.                         Да у плахи сперва                         Хорошо б подмели,                         Чтоб, упавши, глава                         Не валялась в пыли".  Чай закипел, положен сахар по две ложки.  "Спасибо!" - "Что вы? Не извольте возражать!  Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,  А грязи нет - у нас ковровые дорожки".         Ах, да неужто ли подобное возможно!         От умиленья я всплакнул и лег ничком.         Потрогав шею мне легко и осторожно,         Он одобрительно поцокал языком.                 Он шепнул: "Ни гугу!                 Здесь кругом стукачи.                 Чем смогу - помогу,                 Только ты не молчи.                         Стану ноги пилить -                         Можешь ересь болтать,                         Чтобы казнь отдалить,                         Буду дольше пытать".  Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!  А я - уже дождаться утра не могу,  Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,  Я крикну весело: остановись, мгновенье!         "...И можно музыку заказывать при этом,         Чтоб стоны с воплями остались на губах".         Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,         Но есть в коллекции у них и Оффенбах.                 "Будет больно - поплачь,                 Если невмоготу". -                 Намекнул мне палач.                 Хорошо, я учту.                         Подбодрил меня он,                         Правда, сам загрустил -                         Помнят тех, кто казнен,                         А не тех, кто казнил.  Развлек меня про гильотину анекдотом,  Назвав ее карикатурой на топор:  "Как много миру дал голов французский двор!.."  И посочувствовал наивным гугенотам.         Жалел о том, что кол в России упразднен,         Был оживлен и сыпал датами привычно,         Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,         И горевал о тех, над кем работал лично.                 "Раньше, - он говорил, -                 Я дровишки рубил,                 Я и стриг, я и брил,                 И с ружьишком ходил.                         Тратил пыл в пустоту                         И губил свой талант,                         А на этом посту                         Повернулось на лад".  Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,  Рубил - должно быть, для наглядности, - рукой.  А в то же время знать не знал, кто он такой, -  Невелико образованье палачево.         Парок над чаем тонкой змейкой извивался,         Он дул на воду, грея руки о стекло.         Об инквизиции с почтеньем отозвался         И об опричниках - особенно тепло.                 Мы гоняли чаи -                 Вдруг палач зарыдал -                 Дескать, жертвы мои                 Все идут на скандал.                         "Ах, вы тяжкие дни,                         Палачева стерня.                         Ну за что же они                         Ненавидят меня?"  Он мне поведал назначенье инструментов.  Все так не страшно - и палач как добрый врач.  "Но на работе до поры все это прячь,  Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.         Бывает, только его в чувство приведешь, -         Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, -         А он примерится, когда ты подойдешь,         Возьмет и плюнет - и испорчена рубаха".                 Накричали речей                 Мы за клан палачей.                 Мы за всех палачей                 Пили чай - чай ничей.                         Я совсем обалдел,                         Чуть не лопнул, крича.                         Я орал: "Кто посмел                         Обижать палача!.."  Смежила веки мне предсмертная усталость.  Уже светало, наше время истекло.  Но мне хотя бы перед смертью повезло -  Такую ночь провел, не каждому досталось!         Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,         Согнал назойливую муху мне с плеча...         Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье         И образ доброго чудного палача.  1977

Владимир Высоцкий — История болезни: Часть III

Я был здоров — здоров как бык,
Как целых два быка, —
Любому встречному в час пик
Я мог намять бока.

Идёшь, бывало, и поёшь,
Общаешься с людьми,
Вдруг крик — на стол тебя, под нож!
Допелся, чёрт возьми!..

«Не надо нервничать, мой друг, —
Врач стал чуть-чуть любезней, —
Почти у всех людей вокруг
История болезни».

Мне шею обложили льдом,
Спешат — рубаху рвут,
Я ухмыляюсь красным ртом,
Как на манеже шут.

Я сам себе кричу: «Трави! —
И напрягаю грудь. —
В твоей запёкшейся крови
Увязнет кто-нибудь!»

Я б мог, когда б не глаз да глаз,
Всю землю окровавить.
Жаль, что успели медный таз
Не вовремя подставить!

Уже я свой не слышу крик,
Не узнаю сестру,
Вот сладкий газ в меня проник,
Как водка поутру.

Цветастый саван скрыл и зал,
И лица докторов,
Но я им всё же доказал,
Что умственно здоров!

Слабею, дёргаюсь и вновь
Травлю. Но иглы вводят
И льют искусственную кровь —
Та горлом не выходит.

«Хирург, пока не взял наркоз,
Ты голову нагни:
Я важных слов не произнёс,
Послушай — вот они.

Взрезайте, с богом, помолясь,
Тем более бойчей,
Что эти строки не про вас,
А про других врачей!..»

Я лёг на сгибе бытия,
На полдороге к бездне,
И вся история моя —
История болезни.

Очнулся я — на теле швы,
Медбрат меня кормил,
И все врачи со мной на вы,
И я с врачами мил.

Нельзя вставать, нельзя ходить —
Молись, что пронесло,
Я здесь баклуш могу набить
Несчётное число.

Мне здесь пролёживать бока
Без всяческих общений —
Моя кишка пока тонка
Для острых ощущений.

Сам первый человек хандрил —
Он только это скрыл,
Да и Создатель болен был,
Когда наш мир творил.

У человечества всего —
То колики, то рези,
И вся история его —
История болезни.

Всё человечество давно
Хронически больно —
Со дня творения оно
Болеть обречено.

«Вы огорчаться не должны, —
Врач стал ещё любезней, —
Ведь вся история страны —
История болезни.

Живёт больное всё быстрей,
Всё злей и бесполезней —
И наслаждается своей
Историей болезни».