На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Этносы

4 455 подписчиков

Свежие комментарии

  • Эрика Каминская
    Если брать геоисторию как таковую то все эти гипотезы рушаться . Везде где собаки были изображены с богами или боги и...Собака в Мезоамер...
  • Nikolay Konovalov
    А вы в курсе что это самый людоедский народ и единственный субэтнос полинезийцев, едиящий пленных врагов?Женщины и девушки...
  • Sergiy Che
    Потому что аффтор делает выборку арийских женщин, а Айшварья из Тулу - это не арийский, а дравидический народ...)) - ...Самые красивые ар...

Иоанн Грозный (из книги Русского психиатра П.И.Ковалевского Психиатрические эскизы из истории)

 если кто хочет подробнее познакомиться с творчеством психиатра Ковалевского

 

http://ncpz.ru/lib/53/book/83

   
 

П. И. Ковалевский (1849—1923) — выдающийся русский психиатр, профессор, основатель первого в России психиатрического журнала «Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии».

 

Часть вторая

 
 

Приступая к описанию личности какого-нибудь нервно- или душевнобольного, мы обязательно должны обратить внимание на его предков, дабы тем самым выяснить вопрос: что это были за люди и какое физическое и психическое достояние они передали своим детям? С этой точки зрения мы считаем необходимым коснуться душевных качеств предков Иоанна даже до четвертого поколения.

Знаменитый наш историк Н. И. Костомаров так характеризует прадеда Иоанна Грозного, Великого Князя Василия Васильевича: это был человек «ограниченных дарований, слабого ума и слабой воли, но вместе с тем способный на всякие злодеяния и вероломства». Впоследствии, ослепленный Димитрием Шемякой, Василий Васильевич «все остальное время правления отличается твердостью, умом и решительностью. Очевидно, что именем слепого Князя управляли умные и деятельные люди».

Дед Иоанна Грозного, Великий Князь Иоанн Васильевич, отличался совершенно обратными душевными качествами, сравнительно с Василием Темным. Это был человек «крутого нрава, холодный, рассудительный, с черствым сердцем, властолюбивый, неуклонный в преследовании избранной цели, скрытный, чрезвычайно осторожный; во всех действиях видна постепенность, даже медлительность; он не отличался ни отвагою, ни храбростью, зато умел превосходно пользоваться обстоятельствами; он никогда не увлекался, зато поступал решительно, когда видел, что дело созрело до того, что успех несомненен» (Н. И. Костомаров, стр. 255).

С возрастанием Иоанн III отличался жестокостью и бессердечием в обращении с своими подданными. Тюрьмы наполнялись; битье кнутом и торговая позорная казнь стали обычным явлением. Людей судили теперь «с пристрастием» и этот суд сопровождался страшными пытками…

Иоанн Васильевич III женится на греческой царевне Софии Палеолог и через это в дом Рюриковичей вносится кровь Палеологов. Бабка Иоанна Грозного отличалась умом, энергией, хитростью и силой воли. Но несмотря на очень устойчивые личные качества, Софья Палеолог вносит с собою в дом Рюриковичей кровные недостатки Палеологов.

Василий Иоаннович, отец Иоанна Грозного, своим умом далеко отставал от своего отца. Это был человек самонадеянный, гордый, немилостивый и жестокий. Он не терпел ни малейшего противоречия и все были перед ним полными рабами. В отношениях к людям он был очень неустойчив: будучи, по-видимому, расположен и милостив к подданному, он неожиданно поражал его опалою, когда тот и не чаял этого; и, наоборот, иногда подвергши опале раба, вдруг милостиво прощал ему.

Василий Иоаннович был женат на Соломонии Сабуровой и в этом супружестве прожил 28 лет, не имея детей. Поэтому Василий расторг брак, Соломонию посадил в монастырь и вновь женился на Елене Глинской, будучи 48 лет, в то время как его жена была слишком молодая девушка. От этого брака, спустя четыре с половиною года, и родился первенец Иоанн Грозный. Елена Глинская была личность большого ума и широкого образования, — но историки дают далеко не лестные отзывы о ее характере и нравах. Княгиня Елена страдала болью половины головы и ухом.

Василий Иоаннович умер от какого-то подкожного нарыва на ноге. Князь испытывал от этого страшные мучения: рана воспалилась и издавала страшный смрад. К этому присоединились заботы и тоска о будущности малолетнего князя-наследника и семьи. Перед смертью у него отняло язык и правую руку (Арцыбашев).

Итак, Иоанн Грозный — сын 52-летнего отца и молодой еще матери. Это обстоятельство не лишено некоторого интереса с точки зрения учения о нервных заболеваниях.

Установлен факт, что престарелый возраст родителей отражается на устойчивости организма детей. Чем крепче родители, тем крепче, сильнее и мощнее и организация детей; наоборот, чем старее, слабее и болезненнее родители, тем слабее, хилее и неустойчивее и их дети. Что говорится вообще об организации наследственников, то может быть сказано и в частности по отношению к организации центральной нервной системы. Нервная система детей тем слабее и неустойчивее, чем были старее их родители.

Такое воздействие престарелого возраста родителей на большую или меньшую крепость и мощь организации детей будет значительно сильнее,, если оба родителя будут в преклонном возрасте, и значительно слабее, если в преклонном возрасте будет только один из родителей. В данном случае, при рождении Иоанна, Великому Князю Василию было 52 года. Естественно, это обстоятельство должно принимать во внимание при обсуждении отправлений нервной системы его детей. Само по себе это обстоятельство имеет слишком малое значение и при прочих благоприятных условиях жизни ребенка оно может даже остаться бесследным; но при прочих неблагоприятных условиях или не вполне благоприятных о нем не нужно забывать.

Вот почему мы оттеняем то обстоятельство, что Иоанн был сын пятидесятидвухлетнего отца и слишком молодой матери.

Второе обстоятельство в жизни Иоанна, на которое мы должны обратить внимание теперь же, это психопатологическая наследственность и семейное предрасположение к заболеванию душевными и нервными болезнями.

Из предыдущего краткого упоминания о предках Иоанна Грозного мы видим, что прадед его Василий Темный и отец Василий Иоаннович не

отличались особым умом и дарованием; бабка же его, Софья Палеолог, внесла в семью Рюриковичей достаточно выраженную склонность к нервным и душевным заболеваниям.

Кроме того, возможно, что на образование характера царя Иоанна не без влияния остался и характер матери его, «страстной литвинки великой княгини Елены Глинской», на которую он, по мнению проф. Фирсова, был похож и внешним видом, — хотя для развития его характера мы имеем немало и других влияний.

Все это не могло не отразиться, по закону наследственности, на потомках этого рода.

Такое предположение находит себе полное оправдание. Иоанн Грозный, как увидим дальше, представляет собою замечательный образец параноика, — тогда как брат его Юрий является тупоумным (imbecillitas) от рождения.

Если действительно верно, что Иоанн Грозный представлял собою наследника болезненного предрасположения к заболеванию мозга, в виде душевной болезни, от своих родителей и предков, то, по неизменному закону той же наследственности, дальнейшие потомки его должны идти к вырождению и прекращению рода. Так оно и было на деле. Иоанн Грозный имел втрое меньше детей, нежели жен. Старший сын Иоанна умирает в детстве, второй его сын, Иоанн, свирепый и кровожадный, как и отец, убит отцом, Федор — наследник престола малоумен, а Димитрий — эпилептик. Таким образом, в роде Рюриковичей, именно в семействе Иоанна, вырождение совершается в узком и широком смысле слова. К такому выводу мы должны были прийти на основании научных данных о наследственности, — и эти предположения вполне оправдались историческими событиями.

Появление в жизни Иоанна Грозного принесло большое счастье и радость его родителям, особенно же отцу, отчаявшемуся уже иметь детей. Говорят, что в час, когда княгиня Елена разрешилась от бремени Иоанном, по всей Русской земле загремел гром, блеснула молния и земля поколебалась… Мамкой к новорожденному была назначена Аграфена Челяднина, сестра князя Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского, будущего фаворита матери Иоанна Елены. В младенчестве Иоанн страдал какими-то нарывами в области шеи, — не меньше болезнен был и брат его Юрий.

Иоанн Васильевич Грозный после смерти отца своего, по словам Курбского, остался зело млад, аки двух лет, хотя в действительности ему в то время пошел четвертый год. С этого-то возраста несчастный царь начинает жить среди ужасов убийства, казни, кровопролитий, пыток и истязаний. Сначала он был только свидетелем и учеником в сих ужасных делах, творимых его опекунами и воспитателями, а затем создателем и вершителем этих бесчеловечных поступков.

За малолетством наследника престола, Иоанна Грозного, государственное правление перешло теперь в руки матери Иоанна, Елены, при посредстве боярской думы, состоявшей из родовитых князей: Шуйских, Оболенских, Вельских, Одоевских, Захарьиных, Морозовых и др.

Естественно, что при таком правлении должны были возникнуть распри между боярами и борьба между ними за преобладание и самодержавие. Женщина того времени не могла править государством мощною рукою и власть, в силу положения дела, должна была перейти в чьи-либо руки, — и именно в руки того, кто сможет захватить эту власть. Желающих захватить кормило государственного правления было много и каждый из сих многих стремился избавиться от своих соперников. Отсюда естественный исход — не правление государством на пользу его, а стремление уничтожить своих соперников и врагов, обвинить их в чем-нибудь и тем или другим путем изъять их из современного сосуществования.

Но рядом с этим были лица всем таковым искателям кормила правления и соперникам за преобладание равно неприятные и неудобные. Это именно государевы дяди, князья Юрий и Андрей Ивановичи, как лица, по своему родовому положению старше всех и наиболее имеющие право на власть и представительство.

Скоро и легко освободились бояре от этих соперников. Их обвинили в измене Великому Князю и через неделю не стало уже князя Юрия Ивановича, а скоро и князя Андрея Ивановича. Разумеется, по пути прихвачены были княжеские бояре, боярские дети и проч.; но для того времени они в счет не идут.

Остались — правительница Елена и боярская дума. Но боярская дума теперь стала пещерою, куда было много следов входящих, но мало выходящих.

Мать — правительница, Княгиня Елена, была только по имени правительницей. Всеми государственными делами и думой правил от имени Елены князь Овчина-Телепнев-Оболенский, бывший любимцем Княгини Елены.

Не в духе князя Оболенского было терпеть противоречие со стороны бояр и видеть их попытки овладеть властью. Поэтому он принял коренные и суровые меры к устранению лиц, стоявших ему на пути. В этом отношении первым пал дядя Княгини Елены, князь Михаил Глинский. По своему близкому родству к Княгине Елене, по своим летам и по своей опытности в государственных делах, он рассчитывал стать главным советником и руководителем Елены. Но место руководителя было уже занято Оболенским и он пал первою жертвою стремления к освобождению от лишних и неприятных для Оболенского лиц. Гибели Михаила Глинского много еще помогло и то обстоятельство, что он открыто порицал свою племянницу Елену за ее поведение и отношение к Оболенскому и «смело и твердо говорил племяннице о стыде разврата, всегда гнусного, еще гнуснейшего на троне, где народ ищет добродетели, оправдывающей власть самодержавную» (Карамзин). Его не слушали, возненавидели и погубили.

Самодержавное отношение Телепнева-Оболенского к боярской думе и всем выдающимся людям того времени было причиною того, что Княгиню Елену отравили, и вскоре после нее погиб и ее любимец Оболенский.

Такова была колыбелька, в которой воспитывался в нежные годы детства будущий самодержавный и грозный царь Иоанн Васильевич.

Иоанн остался после смерти матери восьми лет. До сих пор Иоанн был слишком мал для того, чтобы сознательно понимать все окружающее. Заброшенный, чуждый ласки и теплого обхождения, он жил в себе самом. Не принимая деятельного участия во всем окружающем, он служил игрушкою в руках других: то его наряжали и выводили на показ, униженно ему кланяясь и окружая почестями, — то вновь оставляли его в стороне и предавали забвению. От времени до времени его баловали ласкою бывшие приближенные отца, но эти люди куда-то исчезли и больше не появлялись, а новые люди были ему чужды, неласковы и холодны.

Истинный и глубокий сирота, несмотря на то, что стоял при живой матери, Иоанн сосредоточивался в себе и переживал один, своими собственными духовными силами, ту странную обстановку, в которую он был поставлен.

В 8 лет Иоанн остался без матери, но в общем его положение мало изменилось, — разве прибавилось только то, что теперь он был крепче, умнее и самостоятельнее.

После смерти княгини Елены, за малолетством царя, государством правила боярская дума, на которой лежала забота пещись и о воспитании молодого царя.

Но, как и следовало ожидать, боярская дума продолжала быть ареною борьбы отдельных лиц и партий за главенство, за власть на преобладание. Велика сила государственной власти. Бесспорно обаятельно положение владыки государства. А потому, естественно, явились многие искатели этого положения, а радом с этим и борьба между ними не на живот, а на смерть. Диво ли, что в этой девятилетней боярщине мы видим целый рад возвышений и падений, кратковременного величия и следующей за ними жестокой смерти. Что им до интересов государства и воспитания Иоанна? Государство — это безличное стадо, над которым почти каждый из бояр желал и добивался показать свою мощь и власть; Иоанн — это человек, которому льстили возвышаясь и пренебрегали возвысившись.

Не в интересах временщиков было дать Иоанну прочное систематическое образование. Каждый из них, став во главе думы, рассчитывал оставаться во главе государства если не вечно, то пожизненно, а потому для таких лиц Иоанн был лишним человеком, который чем умственно ниже будет стоять, тем для них удобней.

Мы не будем касаться характеристики лишь боярщины. Напомним имена Василия Шуйского, Ивана Шуйского, Андрея Шуйского и др. Довольно будет привести характеристику одного из них, чтобы понять, что это были за люди. «А князь Андрей Михайлович Шуйский был злодей: дела его были злы на пригородах и на волостях, возбуждая истцов на старые тяжбы, он выправлял с ответчиков с кого сто рублей, а с кого более; мастеровые люди во Пскове все делали на него даром, а большие люди несли к нему дары».

Разумеется, у каждого временщика была своя партия и каждый сверженный временщик летел со своей партией. Восторжествовавшие противники не стеснялись с сверженными и разделывались с ними основательно. Тут действовали и месть, и ожесточение, и опасение за свое существование. Не стеснялись при этом ни положением человека, ни его личностью, ни возрастом. Так гибли в борьбе и бояре, и дети боярские, и служилые люди, и иноки, и архимандриты, и митрополиты.

В своей злобе и ожесточении восторжествовавшие соперники, для получения врага, не щадили даже спокойствия и покоев своего малолетнего царя. Ужасен случай с митрополитом Иосифом…

В числе лиц, неугодных Шуйским, был и митрополит Даниил. Шуйские не долго думали над этим. Митрополит Даниил был заточен в Волоколамский монастырь, а на его место возведен игумен Троицкого монастыря Иосиф. Шуйские думали, что, в благодарность за это 'повышение, Иосиф будет на их стороне. Однако ставленник Шуйских стал на сторону истины, правды и добра родины. В числе жертв, назначенных Шуйскими к уничтожению, при свержении Вельских, оказался и митрополит Иосиф. Заговорщики ворвались во двор митрополита и начали бросать камнями в окна его келий. Митрополит искал убежища в хоромах малолетнего царя. Враги ночью с шумом и криком ворвались в спальню царя и вытащили оттуда митрополита. Страшный испуг и ужас царя и его мольбы о помиловании митрополита не имели никакого значения для клевретов Шуйских. Только благодаря князю Палецкому и игумену Сергию не совершилось святотатственное убийство над митрополитом.

Такие сцены не изглаживаются из ума человека никогда в жизни…

При такой постоянной борьбе партий за владычество, при частой смене одной партии другою, малолетний царь оставался без правильного воспитания, так как некому было заботиться об этом, — да и охоты к тому не было у царедворцев. Поэтому царевич вновь был предоставлен самому себе.

Иоанн Грозный по природе был человек впечатлительный и восприимчивый, поэтому окружающая обстановка отпечатлевалась на нем весьма резко и давала прочные плоды. А между тем вокруг его совершалось нечто странное. При всех больших церковных праздниках, при приеме чужеземных послов и при других торжествах, юный царь являлся главным средоточием и центром торжества. Все остальные оказывали ему почтение и раболепство, служа дополнением и блестящею обстановкою при его царском троне. А вне этой публичности молодому царю приходилось терпеть от тех же вельмож небрежность, высокомерие, непочтительность и даже грубость.

Вот что по этому поводу говорит сам Иоанн в письмах к Курбскому. «Нас же питати начаша яко иностранных, или яко убожайшую чадь. Яковаж пострадах во одеянии и во алкании во всем бо сем воли несть; но вся не по своей воле и не по времени юности. Едино воспомяну: нам бо во юности детства играюще, а князь Иван Васильевич Шуйский седит на лавке, локтем опершися отца нашего о постелю, ногу положив; к нам же не преклонялся не только яко родительски, но еже властелински, яко раб-скоеж, ниже начало обретеся: и такова гордыня кто может понести! Какож нечесчи таковые бедне страдания многая, яко в юности пострадал! Многажды поздно ядох не по своей воле…»

С детства видел царь и хищение царской казны постоянно сменяющимися временщиками, видел он грабеж ими и казны дядей наших, видел он и ограбление боярами народа, видел он и избиение восходящими временщиками преданных престолу бояр и людей служилых, видел он избиение сими временщиками и даже служителей Божьих.

Все это не могло не запасть в чувствительную душу юного царя и не вызвать в нем отвращения, ожесточения, озлобления, ненависти и жажды мести к своевольным боярам. Грубое и пренебрежительное отношение бояр к самому самодержавному царю не могло в нем не вызвать ожесточения и жестокосердия. Так действовала на юного царя обстановка, в которой он жил и воспитывался, сама по себе; но то же ожесточение и жестокосердие опекуны старались развить в Иоанне и активно. Те самые бояре, на которых лежала обязанность смягчить и добро воспитать юное сердце царя, поощряли в царе жестокосердие и развивали в нем зверя-человека.

В юные годы, лет восьми—десяти, царь любил мучить и истязать животных. Бросит, бывало, несчастное животное из окна высокого терема на двор и любуется его страданиями… Рядом с этим царь страстно любил псовую и соколиную охоту и бояре усердно поощряли его в этих развлечениях.

Поощряя в юном царе жестокосердие и кровожадность, бояре и собственным примером на самых близких царя показали полное презрение к человеческому достоинству и царскому величию, а равно и безмерную необузданность хамской власти и кулачного права сильного. Лучшим примером сказанного служит поступок Шуйских с Федором Воронцовым.

Федор Воронцов был любимец тринадцатилетнего Иоанна. Опасаясь соперничества во влиянии на юного царя, Шуйские захотели извести Воронцова. Для этого они завели спор с Воронцовым в думе боярской, собравшейся в столовой избе. Не стесняясь присутствием царя, они напали на него, начали бить по щекам, изорвали на нем одежду и хотели его убить. Царь вынужден был вымаливать жизнь своего любимца у своих, не знающих удержу своеволия, подданных. Вопреки воле царя, Воронцова сослали в Кострому… Что должен был чувствовать самодержавный царь ввиду такого поступка на его глазах с любимым ему человеком… Каковы должны были возродиться у него мысли о силе сильного и о положении бесправного…

Все крайности беззаконного и грубого самовластия и необузданных страстей в правителях государства, Шуйских, ослепленных безрассудным личным властолюбием, были причиною тому, что гроза разразилась над ними гораздо раньше, чем они могли ожидать.

Разумеется, в этом случае не малое воздействие на молодого царя имели и вельможи — враги правителей, по-видимому Глинские, дяди царя. Царю-отроку мало-помалу начали внушать, что приспело уже время объявить ему себя действительным самодержцем и свергнуть хищников власти, которые, угнетая народ, тиранят бояр и издеваются над самим государем, не щадя жизни его любимцев и с особенным рвением изводя именно самых преданных и близких лиц государю.

Все эти внушения велись крайне осторожно, умно и скрытно, так что Шуйские и не подозревали ничего подобного. Тринадцатилетний царь, по обычаю, осенью поехал в Сергиеву лавру, побывал на охоте в Волоке Ламском и весело отпраздновал праздники Рождества Христова.

Вдруг, 29 декабря 1545 года, царь-отрок созвал бояр и здесь в первый раз заявил себя самодержавным и мощным повелителем. Грозно и властно юный царь объявил, что бояре-правители беззаконно властвуют; пользуясь во зло его юностью, они самовольно убивают людей и грабят землю. Эта вина падает на всех бояр-правителей, но царь желает наказать только виновнейших из них и особенно главного тирана Андрея Шуйского.

Андрея Шуйского отдали псарям. Его публично истерзали псы.

Очевидно, в данном случае действовал не самодержавный царь и даже не присущая уже ему лютость, а личная ненависть бояр к Шуйским, ибо самый способ казни был недостоин юных лет самодержца.

Вины Шуйского были опубликованы. Последовали опалы и на других бояр. Сослали Шуйского-Скопина, князя Юрия Темкина, Фому Головина и много других. Народ был доволен устранением правителей. Летопись говорит, что с того времени даже бояре начали иметь страх от государя.

Но тем не менее явно было, что не государь взял бразды правления, — за его спиной действовали чьи-то чужие руки, ибо он слишком юн был еще; одна боярская партия вырвала власть из хищнических рук другой партии и по-прежнему продолжала самовластвовать, отстранив и предоставив самому себе отрока царя. Вместо Шуйских властью овладели Глинские. Подобно Шуйским, правители заботились только о том, чтобы держать Иоанна подальше от дел и власти, не гнушаясь толкать его по пути разврата и безделья. Вместе с тем они не прочь были воспользоваться легкомыслием, вспыльчивостью царя и отсутствием крепкой привязанности у царя к кому бы то ни было, если к тому представлялась необходимость для устранения тех или других лиц. Говоря о характере Иоанна, Костомаров заключает: «Иоанн не способен был к долгим привязанностям и для него ничего не значило убить человека, которого еще не так давно считал своим другом. Молодым сверстникам государя, разделявшим его забавы, была не безопасна его милость. По его приказанию были удалены один из князей Трубецких и сын любимца Елены Федор». Так же были уничтожены Иван Кубенский и Федор и Василий Воронцовы, хотя они были и любимцами государя.

К пятнадцати годам и этого ему стало мало. Набрав толпу сверстников, Иоанн мчался по стогнам города и при своей неистовой скачке душил проходящих. С ужасом и трепетом открещивались спасшиеся от этого вихря прохожие; пострадавшие же изувеченные старухи и младенцы изгибались в страданиях и муках. А царь радовался и с наслаждением смотрел на страдания людей по его соизволению…

Курбский по этому поводу говорит: «Воистину дела разбойнические творяше, и иные злые исполняше, их же не токмо глаголати излишно, но и срамно…» В самом деле, юный царь в своей дикой скачке по улицам Москвы не только душил людей, но еще и бил мужчин и женщин, и грабил народ.

Что же делали вельможи, правители и воспитатели? Удерживали малолетнего царя? Вразумляли и наставляли его?..

«Иоанн гонял на мсках и христианом проторы учинял!., а бояре «свирепствовали аки Львове, и люди их, аки звери дивии», говорит летописец.

Они восторгались деяниями князя, поощряли его на таковые дела и восклицали: «о храбр будет сей царь и мужествен…»

Но и этого было мало, что бояре воспитывали в царе зверя-человека. Эти самые бояре вскоре начали травить его на своих противников.

Таким образом, этот от природы нервно-неустойчивый, впечатлительный и раздражительный человек, унаследовавший жестокость и бессердечие от своих предков, постепенно развивал в себе жестокосердие и кровожадность: сначала на животных, потом на низшем классе людей и наконец на боярах и вельможах. И что ужаснее всего, так это то, что на все эти ужасы наталкивали его приближенные. Они не только будили в царе присущего ему от рождения зверя, а поселяли и развивали в нем нового зверя. Они не только будили лежащую в глубине его души кровожадность, но и возбуждали полное презрение к людям и воззрение на людей, как на материал для кровожадной забавы и излияния своей злобы и мести.

Злодействуя сначала по наущению недостойных клевретов, жестокосердный царь скоро стал приносить жертвы Молоху и sua sponte.

В последнем случае враги воспользовались мятежным столкновением новгородских пищальников со свитою царя. Новгородские пищальники, недовольные своими начальниками, хотели лично принести жалобу царю. Вместо разбора жалобы, царь приказал окружающей страже прогнать и наказать бунтовщиков. Завязалась драка между пищальниками и свитою Иоанна, окончившаяся кровопролитием. Царь потребовал расследования дела и доклада имен виновных в причине мятежа. Дьяк Василий Захаров указал на Воронцовых и других вышепоименованных лиц, и вспыльчивый царь, без суда и расправы, приказал их казнить. В то же время были казнены и другие бояре, как: Трубецкой, Дорогобужский, Овчина-Оболенский и проч.

В юные годы молодой царь, видимо, отличался крайнею неустойчивостью характера, жаждою новых впечатлений и неудержимым стремлением к изменению образа жизни и перемены обстановки. Царь-отрок постоянно ездил по разным областям своей державы, не с целью изучения нужд государства и чинения правосудия, а для забав звериной охотой. Так он был с братьями Юрием Васильевичем и Владимиром Андреевичем во Владимире, Можайске, Волоке, Ряжске, Твери, Новгороде, Пскове, где, окруженный сонмом бояр и чиновников, не видал печалей народа и в шуме забав не слыхал стенаний бедности; скакал на борзых ишаках и оставлял за собою слезы, жалобы, новую бедность, ибо сии путешествия государевы, не принося ни малейшей пользы государству, стоили денег народу: двор требовал угощения и даров.

Устранив, по наущению, Глинских, Шуйских, царь в свою очередь Глинскими был устранен от кормила правления. Царь остался одиноким. Царь замкнулся в себе. Ребенок видел перед собою врагов и похитителей его прав, но бороться с ними открыто и явно он не мог. Борьба эта шла у него в голове. Голова ребенка была занята мыслью об этой борьбе, о своих правах, о непрерывном нарушении этих прав, о средствах восстановить свои права и возможности отомстить оскорбителям и нарушителям.

Знаменитый наш историк С. Соловьев говорит так: «окруженный людьми, которые, в своих стремлениях, не обращали на него никакого внимания, оскорбляли его, в своей борьбе не щадили друг друга, позволяли себе в его глазах насильственные поступки, Иоанн привык не обращать внимания на интересы других, привык не уважать человеческого достоинства, не уважать жизни человека. Пренебрегая развитием хороших склонностей ребенка, подавлением дурных, воспитатели позволяли ему предаваться чувственным и животным стремлениям, потворствовали ему и хвалили за то, за что надо было порицать, и в то же время, когда дело доходило до личных интересов боярских, молодого князя оскорбляли, наносили ему удары в самые нежные, чувствительные места, оскорбляя память его родителей, позоря и умерщвляя людей, к которым он был привязан. Таким образом оскорбляли Иоанна вдвойне: как государя, не исполняя его приказаний, и как человека, не слушая его просьбы. От этого сочетания потворств, ласкательств и оскорблений в Иоанне развились два чувства: презрение к рабам ласкателям и ненависть к врагам, ненависть к строптивым вельможам, беззаконно похитившим его права и ненависть личная за личные оскорбления».

Устраненный от дел государства, помимо охоты и разъездов, царь имел время посвятить себя и образованию. Как нейрастеник, обладая неустойчивыми, но острыми умственными способностями, он накинулся на изучение различных предметов… Правда, изучение шло без системы, без толку и без руководящей руки; но и самый ум Иоанна был таков, что он не мог долго останавливаться на одном предмете. Он изучал священную историю, церковную историю, римскую историю, Русские летописи, творения Святых отцов и т. д.

Но, владея острым, но неустойчивым умом, Иоанн обладал еще большей фантазией и богатою игрою воображения. Замкнутый в себе, скрытый, сосредоточенный, обидчивый и бесконечно самолюбивый и себялюбивый, Иоанн все читал по-своему. Он не только читал книги и заимствовал оттуда факты, но он всегда переживал эти факты, относя их к себе то в том, то в другом отношении. В его душевной деятельности воображение и фантазия брали перевес над разумом. В настоящее время, при невозможности еще открыто выступить во всеоружии своего величия и власти, Иоанн хранил в тайниках своей души помыслы своей фантазии и воображения; но как только власть и мощь его начали осуществляться на деле, сразу стало видно, что прочитанное в книгах он захотел применить к себе.

Три года Иоанн воспитывал свой ум. Три года его фантазия и воображение стояли в сделке с приобретаемыми познаниями о царях и царствах. И в эти три года больной фантазер создавал планы и предположения относительно своего будущего.

Но вот эти три года прошли. Царю семнадцать лет. Царь желает выступить в самостоятельной роли и привести в исполнение задуманные планы и предположения.

Случается нередко, что у лиц, с столь болезненно развитыми и господствующими фантазиею и воображением над рассудком, скрытность и замкнутость существуют только до известных пределов, после чего они берут новый перевес над рассудком, действуют на него подавляюще, стремятся излиться в действиях и поступках и перейти из небытия к бытию. В этом случае обыкновенно на помощь приходят какие-нибудь побочные обстоятельства: наступление юношеского периода или престарелого возраста, половые излишества, алкогольные излишества, чрезмерное умственное или физическое переутомление и проч.

Иоанн находился теперь именно в том состоянии, когда организм его вступал в период половой зрелости, а ум и воображение были начинены историческими событиями, распалившими его фантазию и создавшими множество планов. Иоанн вступал в тот момент, когда фантазия слишком сильно разыгралась. Задерживающие центры рассудка были подавлены, и он захотел осуществить на деле то, что до сих пор таилось в образах его фантазии.

В январе 1547 года, когда Иоанну было семнадцать лет, он зовет митрополита, бояр и сановников и держит к ним речь. Первее всего юный царь заявляет, что он хочет жениться. «Уповая на милость Божию и на святых Заступников земли Русской, имею намерение жениться».

Отличное дело.

Но царь добавляет. «Первою моею мыслью было искать невесты в иных царствах; но рассудив основательнее, отлагаю сию мысль. (Почему?) Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не соитися нравом с иноземкою: будет ли тогда супружество счастьем? Желаю найти невесту в России, по воле Божией и по твоему благословению».

Митрополит умилился.

— Сам Бог внушил тебе намерение столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем Отца Небесного.

Бояре плакали от радости.

Но это было еще не все. Царь только начал свою речь, имея в виду сообщить многое другое.

Царь продолжал.

«По-твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета, хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжество садились; и я также этот чин хочу исполнить и на царство на великое княжество сесть».

Итак, Иоанн хотел пройти обряд венчания на царство. Обряд этот в то время был для князей далеко не обязателен и почти все князья обходились без него. Но больному воображению Иоанна обойтись без этой торжественной обстановки было бы слишком обидно. Теперь у него резко выражается страсть многих неустойчивых людей (дегенератов) возможно чаще и возможно больше фигурировать, произносить речи, появляться к народу и блуждать по государству.

Но мало и того, что Иоанн пожелал венчаться на царство. Иоанн объявляет себя царем. До сих пор титул царя не писался в сношениях с иностранными державами. Теперь Иоанн присвояет царский титул как для иностранных сношений, так и для внутригосударственного чествования.

Начитавшись историй священного писания, греческих и римских историй, Иоанн захотел быть на Московском престоле тем же, чем Давид и Соломон на Иерусалимском, Август, Константин и Феодосии на римском, чем были ассирийские цари, вавилонские цари и проч. и проч.

Такому желанию царя найдены были многочисленные исторические доводы и основания. Уже прежде московские властители считали себя преемственно царями с одной стороны потому, что заступали для Руси место ханов Золотой Орды, которых русские в течение веков привыкли называть царями, а с другой — потому, что считали себя по женской линии преемниками византийских императоров, которых титул переводился словом «царь».

Кроме того, измышлено было сказание, что византийский император Константин Мономах прислал внуку своему Владимиру Мономаху царский венец, который, равно как и бармы и цепь, был возложен на Владимира Мономаха епископом ефесским. Сказание передает далее, что Владимир Мономах завещал эти регалии сыну своему Георгию и приказал в поколение до тех пор, пока не воздвигнет Бог на Руси достойного самодержца.

Таким самодержцем и явился Иоанн.

16 января 1547 г. митрополит Макарий венчал Иоанна на царство шапкою, бармами и цепью Мономаха.

Измышлено было и другое сказание по этому поводу. Сказывали, что брат римского императора Октавия Августа переселился в Литву. Рюрик, Синеус и Трувор, по этому сказанию, являлись прямыми потомками Октавия Августа, — тем самым и все предки Иоанна и он сам происходили от цезарского рода Августа.

Константинопольский патриарх Иосиф утвердил этот царский титул грамотою, говоря в ней: «не только предание людей достоверных, но и самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императрицы Багрянородного, и что митрополит ефесский, уполномоченный для того собором духовенства византийского, венчал российского великого князя Владимира на царство».

В народ пущен был слух, что сим исполнилось пророчество апокалипсиса о шестом царстве, которое и есть российское царство.

Наконец, летописи записали: «смирились враги наши, цари неверные и короли нечестивые. Иоанн стал на первой степени державства между ними».

Все эти апокрифы не имели бы никакого значения, если бы не одно обстоятельство во всем этом деле, имеющее более серьезный смысл, чем можно думать. Дело в том, что обо всех этих преданиях Иоанн наверное знал. Мало того, он в них искренно верил и считал за непреложные факты. Если мы не имеем доказательств на это исторических, то мы имеем эти данные в естественно-исторических фактах. Лица с неустойчивою нервною системою и дегенераты имеют ту особенность, что подобные фантастические рассказы они не только принимают за факты, но и относят эти рассказы к своей собственной личности. У этих людей, если позволительно так сказать, нет чувства действительности и они лишены способности полагать грань между правдою и вымыслом, между возможным и фантазией. Мало того, нередко они сами измышляют какую-либо фантастическую историю и затем настолько глубоко бывают убеждены в ее правдивости и действительности, что готовы за нее положить голову на плаху.

Чрезвычайно метко охарактеризовал Иоанна К. С. Аксаков: «Натура Иоанна влекла его от образа к образу, от картины к картине, — и эти картины любил он осуществлять себе в жизни. То представлялась ему площадь, полная присланных от всей земли представителей, — и царь, сидящий торжественно под осенением крестов, на лобном месте и говорящий народу речь. То представлялось ему торжественное собрание духовенства, и опять царь посредине, предлагающий вопросы. То являлась ему площадь, установленная орудиями пытки, страшное проявление царского гнева, гром, губящий народы… и вот ужасы казней Московских, ужасы Новгорода… То являлся перед ним монастырь, черные одежды, посты, покаяния, труды и земные поклоны, картина царского смирения, — увлеченный ею, он обращал и себя и опричников в отшельников, а дворец свой в обитель…»

Иоанн, читая исторические сказания о царях вавилонских, ассирийских, византийских и римских, проникся горячим желанием стать столь же могущественным и славным царем, как и его знаменитые исторические предшественники. Нашлись люди, которые доложили ему апокрифы, могли найтись и такие, которые были не прочь и присочинить их, — и из всего этого создалась история венчания на царство.

Так мы себе можем представить ход мыслей, при развитии плана в уме Иоанна, относительно венчания на царство. Уж слишком слабы и шатки все вышеуказанные апокрифы, чтобы на них строить серьезное государственное здание. Человек с крепким умом не считал бы необходимостью прибегать к столь слабым историческим доводам. Напротив поступит человек с болезненно развитой фантазией и воображением, одерживающим перевес над разумом. Такой человек искренно верит апокрифам, он их исповедует как истину, переносит в жизнь и старается осуществить их на деле.

Иоанн был именно таким лицом, поэтому он и захотел привести к бытию свои фантастические планы о царском титуле, царском венчании, венце и бармах…

А сказал самодержец: да будет!

И бысть.

Между тем это решение имело очень серьезное государственное значение, как внутри государства, так и вне оного. Мудрые бояре далеко не с покойной душой принимали этот титул, ибо, умудренные жизненным опытом, они опасались в будущем многих неприятностей и недоразумений. Прежде всего иноземные государства не вполне хладнокровно и покойно смогут отнестись к этому титулу, — что и было в действительности. Во-вторых, и внутри государства это нововведение имело значение, ибо этим титулом оно выдвигало самодержца из ряда князей равных; хотя бы уже они и считались соподчиненными самодержцу, однако de facto у многих из них была мысль в голове, что я-де такой же князь, как и ты, и что покажет будущее — еще посмотрим.

Тем не менее Иоанн сказал: да будет… и бысть.

Спустя четыре недели Иоанн женился на Анастасии Захарьиной, которая, помимо красоты, отличалась целомудрием, смирением, набожностью, чувствительностью, благостью и основательным умом.

Однако и искренняя любовь к добродетельной супруге не могла укротить души Иоанна, пылкой и беспокойной, стремительной к порывам гнева и приученной к шумной праздности и к шумным и неблагочинным забавам.

«Он любил показывать себя, — говорит Карамзин, — царем, но не в делах мудрого правления, а в наказаниях, в необузданности прихотей; играл милостями и опалами; умножая число любимцев, еще более умножал число отверженных; своевольствовал, чтобы показать свою независимость… Никогда Россия не управлялась хуже: Глинские, подобно Шуйским, делали что хотели именем юного государя; наслаждались почестями, богатствами и равнодушно смотрели на неверность частных властителей».

Внимал ли венчанный царь к стону своего народа? Принял ли он царство, как пастырь принимает стадо? Отнесся ли он милостиво и внимательно к своим подданным? Захотел ли он венчанием показать своим боярам, что отныне он есть отец отечеству?.. Увы, это только была игра в царство…

Венчавшись на царство и вступивши в брак с Анастасией, Иоанн не покинул своей бродяжнической жизни. Зуд непосидячества дегенерата оказывал свое влияние на него, и вот он вновь мечется по государству. В селе Островке псковские граждане обратились к венчанному царю с жалобой на своего начальника, князя Турунтая Пронского… Семьдесят челобитчиков стояли пред Иоанном с обвинениями и уликами… И здесь-то венчанный царь вполне проявил свой нрав. Он даже не выслушал челобитчиков. Закипел гневом. Начал на них кричать, топать ногами, лил на них горящее вино, палил им бороды и волосы, велел их раздеть и положить на землю… Несчастные челобитчики ждали смерти. Их спас Царь Небесный.

Принесли Иоанну недобрую весть. В Москве с колокольни упал колокол. А это предрекало большое несчастье. Венчанный царь оставил правую расправу с ищущими правды и полетел в Москву.

Не в духе Иоанна было чинить суд и расправу. Еще раньше новгородские пищальники обращались к нему с жалобой и с оружием в руках должны были защищать свою жизнь…

На Иоанна посыпались несчастья. Перст Божий указывал ему на конец долготерпения и вразумлял легкомысленного царя. 12 апреля вспыхнул сильный пожар в Москве; 20 сентября — другой, 3 июня упал колокол-благовестник и 21-го вспыхнул новый страшный пожар, какого еще никогда не было в Москве. Пожар был настолько велик, что десятки тысяч народа остались без крова. В народе возник ропот.

Бояре, недовольные правлением Глинских, воспользовались случаем свергнуть правителей.

Средством для этого они избрали бунт черни. В народе пустили молву, что пожар произвели Глинские. Донесли об этом и царю. Царь назначил произвести дознание.

Розыск дела совершался так: на Кремлевскую соборную площадь собрали чернь и начали спрашивать: кто зажигал Москву? Народ, видимо, заранее подготовленный, завопил, что это княжна Анна Глинская с своими детьми волховала и, благодаря этому волшебству, сгорела Москва. Бывший при этом Юрий Глинский, видя недоброе дело и желая спасти себя, укрылся в церковь Успения; но чернь извлекла его оттуда и, убивши, покинула на лобном месте. За сим имущество Глинских было разграблено и все их слуги и дети боярские были убиты.

Княжна Анна Глинская, бабка государя, вместе с сыном своим Михаилом, находилась в то время в ржевском своем имении. Чернь, не насытившись кровью Юрия Глинского и его слуг, явилась во дворец к Иоанну, требуя от него выдачи бабки его Анны Глинской и Михаила Глинского, якобы схороненных царем в своей опочивальне.

Иоанн потрясен был беспредельно. Еще недавно удовлетворенный в своих идеях величия, он был растерян и бессилен при виде целого ряда ужасов и бед. Бунт псковитян (так по крайней мере он понимал искание правды псковитянами у своего царя, при одержимости последнего идеями преследования), пожар в Москве, еще пожар в Москве, падение колокола-благовестника, уничтожение Москвы новым пожаром, бунт черни, убийство Глинских и, наконец, последняя протодерзость — требование от царя выдачи его родных, — все это могло потрясти и не такого человека, как нервный и душевнобольной Иоанн.

В эту-то пору внутреннего трепета, душевного потрясения и умственного бессилия — является глас Божий в лице иерея Сильвестра. «Сильвестр явился к Иоанну с поднятым угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над головою царя легкомысленного и злострастного; что огнь небесный испепелил Москву, что сила Вышнего волнует народ и льет фиал гнева в сердца людей. Раскрыв святое писание, сей муж указал Иоанну правила, данные Вседержителем сонму царей земных. Он заклинал его быть ревностным исполнителем сих уставов, потряс душу и сердце, овладел воображением и умом юноши» (Карамзин).

Совершилось чудо. Обливаясь слезами раскаяния, Иоанн простер десницу к наставнику и требовал от него силы быть добродетельным и помощи.

Видимо, Сильвестр был давно известен Иоанну с хорошей стороны; этим объясняется быстрый и необыкновенный успех его у Иоанна (Соловьев, Белов).

С этих пор Сильвестр становится главным руководителем Иоанна. На помощь ему выступает Алексей Адашев. Эти два мужа ведут государственные дела и дают новое направление управлению государством. Мятежная чернь была разогнана и государство успокоено.

Почти все историки высказывают тот взгляд, что Иоанн Грозный обладал недюжинным умом и твердым характером. На наш взгляд, ум Иоанна Грозного был не выше среднего уровня, а характер у него вовсе отсутствовал.

Во всем царствовании Иоанна мы не видим ни одной определенной мысли, которою бы он руководился, ни одного прочного убеждения, ни одного твердого правила. Это был ум крайне поверхностный, неустойчивый и неопределенный. Одну минуту он думал одно, другую — другое, а третью — третье. Он не имел своих убеждений, а поступал так, как ему внушали другие. Узкий и недальновидный во взглядах, он не замечал, как ему окружающие внушали. Болезненно самолюбивый и любящий фигурировать, он охотно поведал чужие мысли как свои. Гордый и строптивый, он радостно приводил в исполнение чужие внушения, принимая их за свои. Так он 13 лет сыграл роль, внушенную ему Глинскими. Так он проделал историю венчания на царство, внушенную ему его фантазией и можно думать (Костомаров) митрополитом Макарием. Так он всецело подпадает влиянию Сильвестра и Алексея Адашева в настоящий момент.

Две мысли, однако, владеют царем беспредельно и безгранично. Это мысли болезненные, это мысли, присущие ему от рождения и не покидавшие его по конец жизни. В настоящий момент они еще не имеют логической подкладки и правильной систематизации; но многие жизненные обстоятельства говорят, что они существуют и по временам отражаются в его действиях и поступках. Так в жалобе новгородских пищальников он видит бунт и усмиряет его оружием; в челобитьи псковитян он видит новое возмущение и собственноручно не брезгает издеваться над людьми, пришедшими к своему отцу просить правды и справедливости.

Правда, идеи преследования находят себе поддержку, и сильную поддержку, в возмутительных поступках бояр, но одно только это едва ли бы создало больного Иоанна, если бы к тому не было основы в самом существе организма его. Самоуправство и презрительное отношение бояр к Иоанну дало только известное направление бредовой его деятельности, но оно не создало и не породило ее.

Не твердый умом, не имея никаких определенных убеждений и взглядов, фантазер и мечтатель, потрясенный до глубины души целым рядом несчастных событий, дерзкий и кровожадный в силе, малодушный и трусливый в одиночестве, суеверный и мистик, Иоанн всецело отдается в руки человека с железною волею, твердым умом, строгими и определенными убеждениями и непреклонным характером.

Все способствовало господству Сильвестра.

Первее всего он дает царю мысль, как усмирить взбунтовавшуюся чернь и водворить порядок и при этом быстро приводить все в исполнение.

Наступает тишина и спокойствие.

Слава Господу! Гроза миновала. Разбитый и обессиленный царь от всей души рад отдохнуть и успокоиться под крепкою рукою человека с железной волей. К счастью, этот человек не из бояр и вельмож — заклятых врагов Иоанна. Это всего только поп, не имущий ни власти и господства, ни славы и почести, ни богатства и обладания. Он говорит именем Божиим. «Покайтеся и веруйте во Евангелие», — провозглашает он. Это Савонарола. Это пророк Иезекииль… По своему положению он исходит из того рода, в котором Иоанн видит единственную свою поддержку. Это простой мирянин, не ищущий стать на пути владычества Иоанну.

Этого мало. Сильвестр излагает Иоанну свои взгляды на управление государством. Очевидно, этот человек имеет определенные взгляды на управление, вдобавок с значительной долей железной воли привести их в исполнение. Кроме того, самый план управления государством является в истории государства чем-то новым и для больного воображения Иоанна особенно заманчивым. Сильвестр умаляет положение бояр и князей — врагов Иоанна, — и выдвигает новую силу — народ, народ, который на этот раз является естественным союзником Иоанна, как притесняемый и угнетаемый теми же князьями и боярами, от которых терпел и сам царь.

Весьма естественно, что легкомысленный царь всецело отдался в руки попу. Особенно же заманчиво во всем этом деле то, что Иоанну в будущем представляется возможность фигурировать, являться торжественно пред народом, произносить речи, обвинять бояр в неправоте и обещать милости великия. Фантазер и мечтатель мог только жалеть об одном — что все это не сей час.

Помощником Сильвестра является Алексей Адашев, — опять-таки человек по происхождению из темного люда. «Я из батожников его поднял, от гноища учинил наравне с вельможами», — говорил о нем впоследствии Иоанн.

Этим-то людям теперь отдался Иоанн всею душою и всеми помышлениями.

Сильвестр и Адашев не желали властвовать одни. Любя всей душой родину, желая от всей души добра царю и стремясь принести посильную пользу государству, они составили «избранную раду», подобрав кружок людей, более других отличавшихся широкими взглядами и любовью к общему делу. То были люди знатных родов: князь Дмитрий Курлятов, Андрей Курбский, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый, Шереметевы и друг. Рядом с этим Адашев и Сильвестр начали выдвигать из толпы людей незнатных, но честных и возлагали на них различные обязанности. Последнее царю не только не было противно, а, напротив, вполне сочеталось с его болезненными мыслями по отношению к преследованию со стороны князей и бояр.

Поняв легкомысленный и самолюбивый характер Иоанна, «избранная рада» старалась действовать так, чтобы царь не замечал, что он служит только лишь прикрытием им, что вполне им и удавалось, — пока посторонние лица не открыли царю настоящего положения дела. Впоследствии уже царь горько жаловался на попрание и уничтожение его самодержавия. «Они отняли у нас данную нам от прародителей власть возвышать бояр, по нашему изволению, но все положили в свою и нашу власть, — как им нравилось, так и делалось, они утвердились между собою дружбою, чтобы все содержать в своей воле, у нас же ни о чем не спрашивали, как будто нас на свете не было, всякое устроение и утверждение совершалось по воле их и их советников. Мы, бывало, если что-нибудь и доброе посоветуем, то они считают это ни к чему не нужным… Во всех малых и ничтожных вещах, до обуванья и спанья, мне не было воли, а все по их хотению делалось».

Об этом периоде царствования, от которого сам Иоанн так настойчиво отрекается, историк говорит: «Мудрая уверенность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для царской власти… Везде сменяли недостойных властителей, наказывали презрением или темницею, но без излишней строгости. Хотели организовать счастливую государственную перемену не жестокою казнию худых старых чиновников, а лучшим избранием новых, как бы объявляя народу, что злоупотребления частной власти бывают обыкновенным, неминуемым следствием усыпления или разврата в главном начальстве: где оно терпит грабеж, там грабители почти невинны, пользуясь дозволяемым. Везде народ благословлял усердие правительства к добру общему» (Костомаров).

Когда бунт был усмирен и в Москве начало приходить все в порядок и благополучие, Иоанн на несколько дней уединился для поста и молитвы, созвал святителей, умиленно каялся во грехах и, разрешенный и успокоенный ими в совести, причастился Святых тайн.

Здесь вылился весь Иоанн, быстро увлекающийся, быстро малодушничествующий, быстро воспламеняющийся, быстро грешащий, быстро злодействующий, быстро кающийся и быстро успокаивающийся.

А между тем «избранная рада» работала энергично. Государству нужно было дать суд и правду. Советникам нужно было, чтобы сам народ высказался, чего ему недостает. Царю желательно было пофигурировать на этом собрании. Решил он — собрать земский собор. Этим решением и избранная рада и царь остались довольны и потому быстро был собран земский собор или Великая Земская дума в 1550 г.

В один воскресный день, после обедни, государь и митрополит с крестным ходом, в сопровождении земской думы, вышли на площадь, где находилось лобное место, окруженные густыми толпами народа. После молебствия, Иоанн стал на лобном месте и, обратившись к митрополиту, просил его быть ему помощником и споспешником в делах.

«Сам ты ведаешь, святый владыко, как я остался от отца своего четырех лет, а от матери восьми лет. Бояре и вельможи о мне не радели и стали самовластны; именем моим сами похищали себе саны и почести, никто не возбранял им упражняться во многих корыстиях, хищениях и обидах. Они властвовали, а я был глух и нем по своей юности и неразумию. О лихоимцы, хищники и несправедливые судьи! Какой ответ ныне дадите нам за многие слезы, из-за вас пролитые? Я чист от крови сей, а вы ожидайте своего воздаяния…»

За сим царь поклонился народу во все стороны и продолжал:

«Люди Божий и нам дарованные Богом! молю вашу веру к Нему и любовь к нам. Ныне уже невозможно исправить ваших прошлых обид и разорений от неправосудия и лихоимства, попущенных неправедными моими боярами и властями. Молю вас, забудьте вражды друг на друга и тяготы свои, кроме тех, какие бы можно еще облегчить. Отныне я сам буду вам судья и оборона, будут отменять неправды и возвращать хищения».

В упомянутой же записи говорится, что в тот же день Иоанн поручил своему любимцу Алексею Адашеву принимать челобитные от обиженных и рассматривать их, — теперь не было сильных и знатных. При этом он не обошелся и без надлежащей речи к Адашеву.

«Алексей, взял я тебя из бедных и самых молодых людей за твои добрые дела, а взыскал тебя выше твоей породы в помощь душе моей, хотя на то и не было твоего желания…»

И вот с этого времени начинается период новой жизни под управлением царя, митрополита и «избранной рады».

Не имея собственной личности, царь, окруженный людьми честными, любящими родину и правду, стал их невольным сообщником и государство, хотя на некоторое время, вздохнуло.

Москва приведена была в порядок. Сгоревшие храмы Божий воздвигнуты, постройки восстановлены и жизнь пошла мирным порядком.

В это время издан был судебник, или вторая Русская Правда, обуздано местничество, составлен и издан Стоглав, положено было основание к вызову в Россию ремесленников, художников, лекарей, аптекарей, типографщиков и т. д. Государство, успокоенное и управляемое людьми мудрыми и бескорыстными, скоро показало свою силу и в сношениях с неприятелями.

Казань была покорена, покорена и Астрахань, совершилось подданство черкесов Иоанну, завоевано черкесами Тмутараканское и Томашское княжества, сибирское царство обязалось платить

дань, заведены мирные сношения с Англией, Литва была покорена и должна была выносить укрепляющуюся Россию, Крым трепетал и смирился, Ливония была почти уничтожена, Швеция посрамлена. Самое войско было преобразовано и чрез то представлялось непобедимым.

Все эти мудрые дела приписываются Иоанну. Правильно ли это? Мы видели уже, что он сам отрекся от этих дел.

По словам летописца, «Сильвестр управлял и церковью и думою и ему недоставало только седалища царского и святительского: он указывал и вельможам, и митрополиту, и судьям и воеводам: он мыслил, а царь делал» (Костомаров). Летопись говорит следующее о Сильвестре: «бысть яко вся могий и вся его послушаху…» Полевой высказался так: «Иоанн отнял власть у Глинских и передал ее думе боярской, но не дума управляла царством: правителем сделался протоиерей Сильвестр… Ничего Сильвестр и Адашев не делали без разрешения царского, но, разумеется, никто не смел отказать в их предложении и царь всегда соглашался с ними».

Но нельзя всего отнять и от Иоанна. С людьми добрыми он был добр, с людьми чистыми он был чист, а с злодеями он уподоблялся злодею.

По мнению г. Иловайского, в это время Иоанн занимался с успехом чтением душеполезных книг и самообразованием, под руководством митрополита Макария и Сильвестра, что он и показал в дальнейших своих прениях по вопросам религии и государственности.

Однако едва ли бы имели такой успех в смысле влияния на Иоанна и Сильвестр, и Адашев, и митрополит Макарий, и вся избранная рада, если бы они не имели союзника в лице царицы Анастасии, которая вполне могла понимать и ценить и стремления «рады», и интересы царя, и пользу государства. С ее помощью и содействия легко можно было приручить царя и руководить им в дальнейших государственных делах. По словам летописи, «предобрая Анастасия заставляла и проводила Иоанна на явление добродетели».

Это был, так сказать, золотой век царствования Иоанна Грозного, продолжавшийся тринадцать лет.

Однако однообразие наскучает, — особенно людям, подобным Иоанну, с характером неустойчивым, любящим новые впечатления и быструю смену ощущений. Можно удивляться и поражаться тем, как долго Иоанн терпел столь продолжительную опеку над собою. Очевидно, опекуны умели очень искусно вести дела, устраивая все так, что главная заслуга и почести всегда падали на долю любившего эффект Иоанна.

Тем не менее просказывалось, что Иоанн сознает опеку и тяготится ею. Но, как человек от природы крайне подозрительный, хитрый, скрытный и недоверчивый, он хранил в себе эти чувства и никому в том не высказывался. Трусливый и малодушный, он любил действовать в подобном случае строго обдуманно и наверняка. Так он поступил выжидательно в борьбе с Шуйским, так он поступил при объявлении восшествия на престол, — так он намерен был поступить и теперь.

К несчастью, обстоятельства способствовали начавшемуся охлаждению и даже распадению образовавшейся «избранной рады» с царицей Анастасией включительно.

Царь тяжко заболел. Дни его были сочтены. Отбиралась присяга на подданство младенцу Дмитрию, сыну Иоанна. Зная, что значит царствование младенца с боярами во главе, большинство «рады» было на стороне дяди царева, Владимира Андреевича, и к этому большинству примыкали явно Сильвестр, отец Адашева и, видимо, Адашев.

Но воле Божией долженствовало совершиться, — царь выздоровел. Разумеется, царю доподлинно успели доложить, кто был за него и кто против него.

Воображение, всегда господствовавшее над нервным царем и теперь еще усиленное болезнью, нарисовало ему все ужасы, ожидавшие его семью в случае его смерти.

— Не дайте жены моей на поругание боярам, — говорит он Захарьиным и другим верным своим советникам, — не дайте боярам извести моего сына, возьмите его и бегите в чужую землю.

Иоанном, опять, как и после московских пожаров и волнений, овладело чувство, которому он всегда готов был поддаться, чувство страха… «Это представление, несомненно преувеличивавшее опасность, с тех пор, кажется, всю жизнь не покидает царя», — говорит В. Ключевский.

Несмотря на открытое движение со стороны Сильвестра и Адашевых, Иоанн остался к ним наружно по-прежнему ласков и любезен. Мало того, хитрый и подозрительный Иоанн наградил Адашевых, дал первому звание боярина, а второму окольничего. Очевидно, до поры до времени он хотел усыпить в них тревогу, опасение и беспокойство, дабы впоследствии тем свободнее можно было захватить их.

Возможно, что и Сильвестр не всегда был осторожен и воздержан в советах и воздействии на Иоанна в своей роли наставника и руководителя. Так, он иногда не в меру вмешивался в домашнюю жизнь царя, стремясь вводить его образ жизни и время препровождения в известные рамки, указывая на умеренность в пище и питье, в супружеском сожительстве и проч. На каждом шагу он преподавал ему свои практические уроки: напоминая, увещая, а иногда преследуя его и «кусательными словесы»… Все это не могло не раздражать невоздержанного и необузданного Иоанна…

Но самое печальное во всем этом деле было наступление разлада между партией Сильвестра и царицей Анастасией. Анастасия видела в них людей преданных государству, готовых поплатиться за него жизнью, но зато и готовых пожертвовать государем в пользу государства. Поэтому с сей поры благоразумная царица была с ними, но не за них.

Иоанн между делами продолжал предпринимать путешествия по монастырям. Насколько эти путешествия были часты, видно из следующего разговора с Максимом Греком. По выздоровлении от болезни, Иоанн дал обет посетить Белоозерский монастырь св. Кирилла. В это путешествие он выехал с царицею и младенцем Дмитрием. Заехав на пути в обитель св. Сергия, Иоанн пожелал повидать строгого подвижника, Максима Грека. Царь посетил его келию и, беседуя с ним, заговорил о своем путешествии.

«Государь, — сказал Максим, — пристойно ли тебе скитаться по дальним монастырям с юною супругою и младенцем? Обеты неблагоразумные угодны ли Богу? Вездесущего не должно искать только в пустынях: весь мир исполнен Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к небесной благости, то благотвори на престоле. Завоевание казанского царства, счастливое для России, было гибелью для многих христиан. Вдовы, сироты и матери избиенных льют слезы: утешь их своею милостию. Вот дело мирское».

Но Иоанн не хотел изменить обещания. Говорят, что Максим Грек предсказал потерю младенца Дмитрия, если Иоанн пустится в дальний путь, — и его пророчество оправдалось. Дмитрий в Москву более не возвращался.

Враги Сильвестровы были не только в мире, но и в обители. И никто так не сокрушил терпения Иоаннова и не толкнул к разладу с «избранной радой», как епископ Вассиан, живший тогда в Песношском монастыре.

Иоанн, желая лично познакомиться с Вассианом, который когда-то был любимцем отца его, Василия, зашел к нему в келию и завел речь об управлении государством.

Тогда Вассиан ему сказал:

«Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не слушаться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож.

Советник мудрейший государя неминуемо овладеет им».

Схватив и поцеловав Вассианову руку, Иоанн с живостью сказал:

«Сам отец не дал бы мне лучшего совета…»

Да, совет был ужасный. В первый раз Иоанн ясно и определенно сознал, что его ведут на помочах и его именем управляют.

И теперь, однако, Иоанн сумел скрыть свое решение — отделаться от своих советников и действовать за свой счет, хотя с этого времени мало-помалу начало уже прорываться стремление Иоанна действовать наперекор своим советникам.

Но пока была жива Анастасия, мир был сохранен.

В июле 1560 г. царица Анастасия тяжко занемогла, а 7 августа скончалась, оставив после себя сыновей Иоанна и Федора и дочь Евдокию.

Мало-помалу Иоанн начал отдаляться от своих советчиков — Сильвестра и Адашева. Адашев был послан в Ливонию; Сильвестр же, видя к себе немилость царя, ушел в Кирилло-Белоозерский монастырь. Но врагам «избранной рады» этого было мало. Их обвинили в том, что они извели царицу Анастасию чародейством. Царь подал вид, что верит этому обвинению. Назначено было следствие. Сильвестр и Адашев просили позволения лично явиться на суд. Им это было не позволено под предлогом, что они могут околдовать царя. Их заочно осудили: Адашев был сослан в Дерпт, где смерть скоро прекратила его дни; а Сильвестр был сослан в Соловецкий монастырь.

Скоро и четвертый член «избранной рады», митрополит Макарий, сошел в могилу.

Теперь Иоанн остался один, на своей доброй воле, окружив себя помощниками и приятелями, подходящими по вкусам и характеру к его дурным качествам. Царь решил доказать боярству, что русские самодержцы изначала сами владеют царством, а не бояре и вельможи!..

Начался новый, самый ужасный, период не только царствования Иоанна Грозного, но и вообще существования России.

Иоанну было тридцать лет, когда он освободился от опеки «избранной рады». Теперь он достиг как физического, так и умственного полного развития.

По описанию Кубасова и Герсея, Иоанн Грозный был роста высокого, с широкой грудью и плечами, крепкими мышцами, красивой и величественной наружности; лоб у Иоанна был высокий, глаза серые, неприятные, нос длинный, вытянутый, усы длинные, вздернутые, голос зычный и неприятный. Это был настоящий скиф: быстр умом, кровожаден, не знал милосердия и во всем действовал своим разумом.

Как наследственник болезненной нервной системы, Иоанн еще с детства должен был проявлять черты характера, свойственные этим лицам. Как в детстве, так и теперь в нем рано проявились: замкнутость в себе, сосредоточенность, скрытность, усиленная наблюдательность ко всему окружающему (проф. Ключевский1 говорит по этому поводу: «Иоанн усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь»), недоверие, подозрительность, крайняя неустойчивость и переходы от одного состояния к другому, отсутствие крепкой привязанности, резкая раздражительность, еще более резкая вспыльчивость, чрезмерное самолюбие и самомнение, трусость и выжидательность, отсутствие прочной любви и привязанности, хитрость, жестокость, чувственная разнузданность, безмерная злость и кровожадность.

Это были отдельные черты его характера; но, кроме этого, он мог быть тем человеком, какова его обстановка. При порядочной и доброй обстановке он мог выдерживать себя и быть порядочным и относительно добрым, — с злодеями, людьми разнузданными, распущенными и кровожадными — он мог быть царем их.

Иоанн не был по характеру человеком цельным, определенным. Кроме болезненных черт, — характера самобытного и ясно выкристаллизованного в нем не было. Он был эхом обстановки и окружающих людей. Окружали его с детства хищники и звери и подготовили в 13 лет волчонка, который публично разорвал Шуйских и их клевретов. Влиял на него мечтательный, увлекающийся и отчасти мистик митрополит Ма-карий и из Иоанна вылился фантазер и романтик, «царь по чину Владимира Мономаха». Стал он в кружке Сильвестра, Адашева, Анастасии и Ма-кария и был царем правым, чистым, любящим и заботливым отцом. Стал при нем Федор Басманов и Малюта Скуратов и из Иоанна вышел убийца и кровожадный человек.

Иоанн, по характеру, была трость, колеблемая ветром. Трость крайне крепкая и упругая, — но поддающаяся ветру. Это был человек с чрезмерной энергией, сильным своеволием, бесконечной деятельностью, но без определенных убеждений и стойкого характера. Он быстро увлекался и еще быстрее приводил в исполнение свои увлечения, хотя бы ему после этого приходилось и каяться. Под влиянием людей с ясным и прочным убеждением и характером он мог быть незаменимым человеком. Не имея своего собственного, он выполнял чужое с такой энергией, с какой не выполнил бы дела и создатель его. Вот почему при Шуйских и Вельских он разъяренный волчонок, при Макарии — чистый и непорочный романтик, при Сильвестре — образцовый конституционный царь, проводящий самодержавные принципы, — при Малюте Скуратове дикий зверь.

В его душе не было ни Бога, ни любви к родителям, ни любви к детям, ни любви к ближним, ни любви к родине. По существу он был ханжа: днем нигилист, а ночью молящий Бога о спасении до завтра. Отец — в черном клобуке убивающий своего сына. Престарелый человек — пред смертным одром заигрывающий с своей невесткой. Царь — ищущий жительства в Англии. Друг — казнящий Воронцова, ссылающий Сильвестра и Адашева и истязающий Вяземского и Басмановых. Отец отечества — выжигающий целые города дотла… Во всем его характере масса противоречий, неустойчивости, несостоятельности и несамостоятельности. Подобно характеру, такой же неустойчивый, неопределенный и невыдержанный был и ум Иоанна.

Как и у многих других вырождающихся, способности Иоанна были довольно острые. Он легко мог воспринимать и усвоять знания. Мог многое запоминать и знать. Запас его сведений и знаний был обилен и о нем можно сказать, что по своему образованию для того времени он был человеком с блестящим образованием.

Гораздо обширнее и мощнее, чем умственные способности, у Иоанна были развиты фантазия и воображение.

Но и здесь проявилось то, что делается у большинства дегенератов, — подчинение его ума воображению и картины фантазии не дополнением служили к его знаниям, а сами знания были материалом для воображения и фантазии; Иоанн жил не логическими выводами ума, а построениями воображения и фантазии. Но так как последний способ душевной деятельности не всегда применим к жизни, то весьма многое переживалось в нем самом и только отдельные частицы этого сокровенного мира проникали в жизнь.

«Этот первый московский царь не обладал от природы практическими свойствами ума, а имел в избытке воображение и чувство, подавлявшие в критические моменты его волю» (Фирсов).

С раннего детства оставшись круглым сиротой и одиноким, Иоанн все переживал в своей головке сам. Даже если бы он не получил по наследству склонности к одиночеству, фантазированию и воображению, то, уже в силу жизненной обстановки, он должен был бы стать таким. В дальнейшем своем образовании он опять был предоставлен самому себе. По естественному влечению

натуры, он набросился на историю, — историю церкви, историю государств и историю России. Здесь он выбирал для себя те моменты, которые были наиболее симпатичны его фантазии и воображению.

Понимая, что он самодержавный, Иоанн невольно в истории приковывался к лицам самодержавным, властным и могущественным. Ежеминутно и ежечасно оскорбляемый и уязвляемый именно в существе своего единодержавия, Иоанн невольно создавал себе планы и образы фантазии — как он станет самодержавным и что он для этого сделает. Если бы это воспитание и самообразование имело поддержку не в Макарии, а в Шуйских, то из него вышел бы не Иоанн 17-летний, а Иоанн 30-летний, который начал бы свое царствование поголовным избиением бояр и князей.

Усвоив массу фактов, заучив множество текстов священного писания и отцов церкви, Иоанн остается, однако, ходячей библиотекой, не умея привести всего этого в строго логическую систему и сделать из них надлежащих выводов для правильного пользования.

Указывают на сочинения Иоанна, как на блестящее доказательство его недюжинного ума. Это едва ли будет вполне беспристрастно и справедливо. В его сочинениях мы видим набор фактов, нанизывание блестящих и остроумных чужих фраз, удачные обороты, но и только. Все его сочинения полемического характера. Во всех них видно одно — желание показать свою начитанность и свой блестящий ум. Первого он достигает, второго — ничуть. Нигде мы не видим строго проведенной мысли и логически связанных рассуждений. Всюду отрывочность, непоследовательность, а во многих местах нелогичность и даже бессмысленность.

Его сочинения — точное изображение его ума: множество фактов, фактов ценных и доказательных, — и немощь мыслительная, — неуменье привести их в связь, неспособность воспользоваться ими, отсутствие логики и строгих выводов. Его знания — особо, а мышление — особо. Одни посылки его мышления правильны, другие вымышлены, ошибочны и ложны. Твердо определенных взглядов, ясно выраженных воззрений, строго проведенных убеждений у него нет. Пред ним картины прошлого. Он их облюбил. Он их поставил своим идеалом. Он их переживает в своей фантазии. Но осуществить их немощен.

Нужно, чтобы кто-нибудь другой дал ему мысль и тогда он бодро и энергично ее исполнит и осуществит. Замечательна в этом отношении одна особенность мышления этих людей; они ходят около вывода, они его предчувствуют, — но не могут его сформулировать. Подставят им эту готовую формулу и они ничего в ней не видят нового. Так и должно быть. Это и их личный взгляд. Поэтому им не кажется, что этот взгляд есть чужой, им навязанный. Они думают, что это их собственная мысль, и потому бодро и энергично выполняют ее, нисколько не сознавая ее иностранного происхождения. У этих людей существует недочет сознания собственной несостоятельности в образовании выводов и неспособность сознания давать отчет, что они чужое присваивают себе и пользуются им, как своей собственностью.

Таков был и Иоанн. Обладая множеством отдельных сведений, он не умел из них делать надлежащих выводов. Окружающие легко пользовались этим состоянием повелителя. Они свободно проводили свои взгляды, и Иоанн бессознательно их усвоял и с энергией отстаивал и проводил. Долго он этого не замечал, и еще дольше он этого не сознавал. Он уже чувствовал гнет чужой власти над собою, но не умел этого ясно выразить. Нужен был Вассиан, чтобы царь сознал, что царит не он, а Сильвестр и Адашев…

Что касается действий и поступков царя, то они являлись естественным следствием внушений его советников и приближенных.

Наш вывод тот, что тридцатилетний царь в умственном отношении представляет собою безвольность, подобную гипнотическому состоянию. Окружающие являлись гипнотизерами без гипноза. Безвольный царь являлся бессознательным, но энергичным и ярым исполнителем их внушений. У него недоставало ни способности самостоятельно действовать, ни сознания собственного бессилия и подчиняемости чужому внушению.

Вместе с тем для неимоверно самолюбивого царя не было большей обиды, как указание, что им вертят, как марионеткой.

Преосвященный Сергий так характеризует это состояние царя Иоанна. «Причиною разрыва (Иоанна с Сильвестром) было властолюбие, своенравие и злость Иоанна. Подобные личности недолго привязываются к тем людям, которые имеют на них влияние, и вообще не любят последних. Они покоряются, воображая, что никому не покоряются, что действуют по своему усмотрению: когда же какой-либо случай открывает им глаза и они увидят, что их держали в узде, почуют унизительность своего положения, то ненавидят тех, которые управляли ими» и это будет «ненависть глубоко затаенная, мстительная, свойственная одному непомерному своенравию и властолюбию».

Вот почему самодержавный Иоанн решил избавиться от своих советников, — избавиться потихоньку и помаленьку, умненько и без опасности для себя. Так он и сделал. Составив план еще после своей болезни, он привел его в исполнение только по смерти Анастасии…

И вот избавившись от этой «избранной рады», Иоанн решил действовать самостоятельно, за свой страх и совесть.

Но, разумеется, такое решение даря было призрачным и обманчивым. Не мог он жить самодержавным. Неспособен он был существовать без помочей. У него был органический минус. Этот минус для цельности и единства должен был быть пополнен недостающей величиной. Какова она — это безразлично: сегодня А, завтра В, после завтра С и т. д. Эквивалент безразличен, но он должен быть.

Сильвестр и Адашев отошли. Их место заняли другие лица. Минус выполнен новым эквивалентом.

Вместо Сильвестра явился Малюта Скуратов, вместо Адашева — Алексей Басманов, вместо Макария — Василий Грязный и вместо Анастасии — Федор Басманов.

Царь, до сих пор сдерживаемый строгонравственным Сильвестром, деловитым Адашевым и любящей Анастасией, обрадовался своей свободе и зажил во всю свою волюшку. Вырвавшись из-под опеки, Иоанн предался разгулу во всю ширь. «Ему захотелось полного произвола, — говорит Аксаков, — не сдержанного ничем, никакими нравственными узами; а человек, лишенный нравственного сдерживания, именно тогда наслаждается своим произволом, когда он делает вещи непозволительные, беззаконные, неслыханные, невероятные. Нарушение всех законов Божеских и человеческих составляет потребность и наслаждение необузданного произвола. Таким стал Иоанн…»

«Забушевали чувственные и властолюбивые страсти, — все внутренние и внешние силы, всю энергию и деятельность отдал он одной борьбе с действительными, а больше призрачными препятствиями к осуществлению своей заветной идеи самодержавия, из него выходит чудовище разврата и произвола, каким он был в миниатюре и в отроческом своем возрасте», — говорит Епископ Сергий.

Дворец стал тесен для овдовевшего царя. Детей Иоанна, брата Юрия и казанского царя Александра выселили в особые дома. Во дворце начались кутеж, разгул, игры, потехи и безобразия. «Самая пристойность считалась непристойною». Старые вельможи, привыкшие к воздержанию, приличию и порядочности, должны были или подчиняться новым порядкам, или же терпеть наказание и издевательство. Князь Репин, присутствовавший на одной из таких оргий, невольно заплакал от горести. Иоанн хотел лично на него надеть маску. Репин вырвал ее, растоптал ногами и сказал:

«Государю ли быть скоморохом?.. По крайней мере я, боярин и советник думы, не могу безумствовать».

За такую дерзость Репина изгнали, а затем по приказанию царя умертвили в церкви на молитве.

Нынешние царедворцы заслужили симпатию царя дурными своими качествами. Они служили царю в его пороках и угождали в страстях. Соединившись с монахами, обладавшими удобора-стяжимою совестью, как, напр., Чудовский Архимандрит Левкий, они употребили все меры к тому, чтобы затушить робкую совесть царя.

Вино, распутство и животные страсти взяли перевес над слабым рассудком. Забыв для виду горячо оплакиваемую супругу, Анастасию, Иоанн предался удовлетворению грубых страстей, а на восьмой день по кончине Анастасии объявил, что он будет искать новую невесту в лице сестры польского короля Екатерины.

Нашлись и утешители, которые не боялись и не стыдились уговаривать его — забыть свою жену, с которой жил тринадцать лет. И жестокосердный Иоанн не только не видел в этом оскорбления, а, напротив, оправдание своему малодушию и присущему ему разврату.

Люди прежнего закала не могли смотреть на разгул царя с приветом и лаской. Невольно омрачилось лицо их, смотря на эти злодеяния. Да и каждый из них невольно думал, что-то будет завтра? Что-то будет и со мною?

А клевреты царя не пропустили и этого случая — спустить недовольных, устранить людей, одно присутствие которых могло служить укором еще не заснувшей совести царя. Они указывали на печальные лица бояр и шептали:

«Вот твои недоброхоты! Вопреки данной ими присяге, они живут Адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства».

Такие речи растравляли Иоанново сердце, взор его мутился и из уст вырывались грозные слова. Прежде всего началось гонение на всех родственников и ближних Адашева. У них отнимали имущество, а самих ссылали в ссылку. Так пострадала некая Мария, которую обвиняли в связях с Адашевым и намерении чародейством извести царя. Ее казнили вместе с пятью сыновьями. В том же обвинили прославившегося воинскими доблестями в Казанских походах брата Адашева, Данила, с двенадцатилетним сыном, — трех Сатиных, сестра коих была за Алексеем Адашевым, и родственника его Ивана Шишкина с женою и детьми, — а равно всех их и казнили. Князь Дмитрий Оболенский-Ов-чинин, обиженный надменностью приближенного Иоанна, Федора Басманова, сказал: «мы служим царю полезными трудами, а ты гнусными содомскими делами»… Федор Басманов нажаловался царю. Разъяренный царь за обедом собственноручно вонзил несчастному князю нож в сердце.

Видя такое настроение Иоанна, явилась масса доносчиков, желавших гибелью других создать себе положение и благосостояние. Тем более что Для подозрительного и разъяренного царя теперь достаточно было одного доноса без доказательств. Так без суда казнили князя Юрия Кашина, а князя Дмитрия Курлятева сначала постригли в монахи, а потом убили со всем семейством; знаменитого ратными подвигами и на деле доказавшего свою преданность Иоанну и его дому, победителя казанцев, князя Михаила Воротынского с женою, сыном и дочерью сослали в Белоозеро. Победителя крымцев, боярина Ивана Шереметева, засадили в темницу и заковали в кандалы. К нему лично явился Иоанн с допросом: где хранится его казна?

«Государь, — отвечал боярин, — я руками нищих переслал ее к моему Христу Спасителю».

На этот раз его выпустили из темницы; но через некоторое время его сослали в Белоозерскую пустынь. Но и строгие уставы этой пустыни не спасли воеводу от милостивого внимания Иоанна…

Брат Ивана Шереметева, Никита Шереметев, был удавлен.

Кровь лилась в темницах; в монастырях стенали жертвы; «но… тиранство еще созревало, настоящее ужасало будущим», — говорит Карамзин.

Явившаяся под влиянием злоупотребления вином, нравственной разнузданности, разврата, содомии, разгула и беспорядочной жизни — подозрительность не унималась казнями и кровью. Напротив, она разгоралась и усиливалась, порождая жажду крови и напряжение свирепости. Лившаяся кровь затмевала рассудок и приводила разнузданного и расслабленного Иоанна в состояние безумия.

Любопытно желание Иоанна примирить свои бесчеловечные жестокости с религиозною трусливостью и ханжеством. Желая себя обелить то в собственных глазах, то в глазах своих подданных, он изыскивал различные оправдания на этот счет. Так, раз он объяснял свои лютости правосудием, объявляя, что бояре злоумышляли против него, а следовательно и против Церкви, и против Христа — и были изменниками веры и отечеству. Другой раз он смиренно каялся и винился пред Богом и людьми, называя себя гнусным убийцею невинных, и утешал себя тем, что он посылал по церквам даяния на поминовение умерших. Вместе с сим он надеялся со временем отмолить свои грехи, когда он оставит государство, поступит в мирную Кирилло-Белоозерскую обитель и сподобится чина ангельского. Разумеется, это раскаяние имело чисто формальный характер, принимая вид обмана людей, самообмана, а может быть, и попытки обмана Высшего Существа…

Мы говорили, что уже на 8-й день по кончине Анастасии Иоанн высказал намерение жениться на сестре польского короля Екатерине; однако брак этот не состоялся. Иоанн не получил отказа, — но вместе с этим установились между Россией и Польшей такие взаимные отношения, что о браке этом нельзя было помышлять. Тогда Иоанн решил взять себе в жены дочь Черкесского Пятигорского князя Темрюка, которая во Святом Крещении была названа Марией. Нехорошие отзывы дает о ней история. Эта царица не была матерью отечества. Красавица по наружности, она была дикого нрава, жестокая душою и вместо того, чтобы удерживать царя от кровожадности, она еще более его к тому побуждала. Да и Иоанн был уже не тот. Искусившись в разгуле, разврате, нравственной разнузданности и содомии, он не мог уже быть верным супругом своей жены. В нем заговорили болезненные инстинкты, бороться с которыми в настоящее время едва ли было бы под силу и Сильвестру, а не токмо Малюте Скуратову и Федору Басманову… Если Мария не могла пленить души Иоанна, зато любимцем его сделался брат ее, Михайло, — человек необузданный и развратный…

При таком новом направлении жизни и нравов царя, князьям и воеводам невольно приходилось задуматься — что им делать и как им быть? Видимо было, что знатное происхождение, воинские доблести, верная и честная служба отечеству, чистый нрав и беспорочная жизнь людей являлись главными поводами к обвинению в государственном преступлении с последующим наказанием — пытка, позорная смерть и ограбление имущества.

Этот вопрос особенно насущным являлся для тех князей и бояр, которые недавно перешли по доброй воле из царства польского и Литвы под власть Московского Государя. Для них оставалось одно — покинуть русское подданство и вновь возвратиться в подданство Польши или Литвы. Приходилось выбирать между бессмысленною смертью и временным унижением. Последнее, однако, очень сглаживалось и усиливалось полною готовностью польского короля дать не только приют беглецам, но и пособие, ибо с их помощью он рассчитывал взять перевес в войне с Россией.

Первый пример перехода в Польшу показал князь Дмитрий Вишневецкий. Он только недавно и поступил в русское подданство, преследуя одну мысль и цель — нанести удар крымским татарам. Видя, однако, невозможность осуществить свою задачу и переживая тяжкие моменты жизни московского царства при болезненно подозрительном и бесконечно кровожадном и жестоком царе, он решил возвратиться вновь в подданство Польши. Вслед за Вишневецким бежали в Литву Алексей и Таврило Черкасские. Вслед за ними бежал в Польшу знаменитый воевода князь Андрей Курбский.

Все эти бегства окончательно вывели Иоанна из себя. Болезненно самолюбивый, бесконечно трусливый и безгранично подозрительный, Иоанн многое видел в этом. Больше всего страшило в этих бегствах Иоанна то, что его обесславят вне пределов его царства. Он мог бы перебить дома не только весь род Вишневецких, Черкасских и Курбских, — но в тысячу раз большее количество их, — но это было дома. Никто не будет об этом знать. Никто не разболтает вне дома о его жестокостях, бессудии, разврате и кровожадности. А эти выходцы все разболтают, да еще, пожалуй, и прибавят, — хотя в последнем едва ли даже была нужда…

Болезненно подозрительный, он видел в этом бегстве указание и доказательство воображаемого и измышленного им же заговора со стороны бояр и князей против его жизни.

«Желая сломить неповиновение правящих классов, вывести измену из каменной Москвы, Иоанн, несомненно, преувеличивал боярские крамолы. Строго говоря, и неповиновения не было… Иоанн же вообразил, что против него бояре составляют заговоры, стремясь уничтожить все его семейство» (Фирсов).

Наконец, трусливый царь боялся, чтобы эти беглецы не открыли польскому королю слабых сторон военного дела России и не направили бы Сигизмунда на верный путь победы над Россией.

Все это еще больше подогрело зверство и кровожадность царя против князей и бояр.

С этих пор царь положил брать поручные записи с бояр в том, что они не будут бежать в Литву, и усилил до крайности надзор за всеми боярами в смысле том, не собираются ли они сбежать. Особенно настойчиво брались записи с сыновей и внуков удельных русских князей, которые перешли в Московское княжество из Литовского, как князья Глинские, Вельские, Мстиславские, Воротынские и проч.

Несмотря на это, бегство продолжалось. Бежали уже не только знатные люди, но и менее важные. Бежали в Литву первые московские типографы — Иван Федоров и Петр Мстиславцев, бежали многие дворяне и дети боярские.

Видя такое настроение лучшего московского общества, польский король Сигизмунд нередко сам старался сманивать лучших бояр из Москвы, обещая им почести и богатые наделы. Так, обнаружена была подобная переписка у Вельских и у других. Даже братья царицы Марии, по нраву весьма близкие к Иоанну, тоже не выдержали и также бежали.

Тогда Иоанн придумал новое средство — за подозреваемых лиц отбирать денежное поручительство от их близких, причем самые суммы поручительства для того времени были довольно значительных размеров.

Видя вокруг себя всюду явных и тайных врагов, страдая вполне сформированным бредом преследования, Иоанн обратил свое милостивое внимание на близких своих родных. «Для Иоанна враг, и опасный враг, существовал в его воображении, — и он всюду видел небывалые заговоры и умыслы против него», — говорит Аксаков.

По простому доносу своего слуги, обвинен был в дурных замыслах двоюродный брат Иоанна Владимир Андреевич и его мать Ефросинья. Только заступничество митрополита Макария на этот раз спасло князя.

Из предосторожности отобрал Иоанн у него бояр, детей боярских, дьяков и стольников и назначил на их места своих. Княгиня Ефросинья приняла монашеский чин, поселившись в Воскресенском монастыре. К ней для «сбережения» приставлены были два государевых чиновника. Чрез некоторое время царь отобрал у Владимира Андреевича некоторые его волости и взамен этого назначил ему свои. Скоро умер брат царя Юрий. Его жена также поступила в монастырь и постриглась под именем Александры.

При таком широком избиении бояр больным царем на Руси, однако, нашлись еще люди с воинскими доблестями. Тринадцатилетнее управление государством Сильвестра и Адашева создало людей и военных и гражданских, уничтожить которых было не так легко.

Несмотря на разгул и разнузданность при дворе, несмотря на смуты и беспорядочность внутри государства, военные дела России продолжали быть блестящими. Ливонский орден кончал свое существование. Крым очень побаивался России. Швеция вынуждена была делать уступки России. Польша понесла значительный урон. Боевые люди не перевелись еще на Руси и войско еще не было расстроено.

Но и в войне Иоанн проявил себя бессмысленно жестоким. Так, взят был Полоцк. Отпустив поляков из города с миром, он приказал перетопить в Двине всех евреев с их семьями и перебил всех бернардинских монахов.

Вообще Иоанн имел против евреев зубок…

Расслабленный развратом, пьянством и бессонными ночами, истощенный содомией, имея вокруг себя бегство воевод и бояр, натравляемый и напугиваемый окружающими, устрашенный нашествием поляков и крымцев, — Иоанн проявил ярко выраженную душевную болезнь. У него развился бред преследования в полном смысле слова. Все вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского. В печальных их взорах он усматривал предательство, — в их молчании он слышал укоризны и угрозы. Царь жаждал доносов. Царь требовал доносов. И самые бесстыдные клеветники не удовлетворяли его хотений, ибо образы его больного состояния неизмеримо превышали все эти доносы. Ему нужны были новые жертвы. Ему нужна была кровь рекою и убийства повальные…

С этой поры начинаются деяния человека, не предрасположенного только к заболеванию, а уже формально душевнобольного. Его действиями руководят уже не одни только жизненные обстоятельства, но и плоды его больного воображения и больной фантазии.

Иоанн задумывает новое дело, поразившее всех своею необычайностью и выдавшее с руками и ногами не только бояр и вельмож, но и все государство.

В 1564 году разнесся слух, что Иоанн уезжает, а куда — неизвестно. Приказано было собирать из городов в Москву с женами и детьми дворян, детей боярских и приказных людей, по именному, однако, указанию. Когда собран был такой сбор, Иоанн явился туда и объявил следующее:

Ведано ему стало, что многие в государстве не терпят его и не желают, чтобы царствовал он и его наследники. Существуют лица, которые злоумышляют на его жизнь. Того ради он намерен отказаться от престола, а власть передать всей земле. Говорят, что с этими словами Иоанн сложил свою корону, жезл и царскую одежду (Костомаров).

На другой день со всех церквей и монастырей привозили Иоанну образа. Иоанн кланялся пред ними, прикладывался и принимал от духовных лиц благословение. Засим несколько дней и ночей Иоанн разъезжал по церквам и монастырям, продолжая свое прощанье.

3 декабря в Кремль переехало множество саней. Из дворца выносили и укладывали все драгоценные вещи. Всем прибывшим из городов Дворянам и детям боярским приказано было снаряжаться в путь царем. Отобрано было несколько человек из бояр и дворян московских. В Успенском соборе была отслужена обедня, после которой царь принял благословение от митрополита, допустил бояр и прочих присутствующих к целованию руки, засим сел в сани с царицей и детьми и уехал. Приближенные царя и вооруженные избранные люди последовали за ним.

Москва осталась без владыки и царство без царя. Все были поражены и никто не знал, что придумать и как все это объяснить. Можно было предугадать, что добром дело не кончится. Невольно все живущее пожалело, что оно народилось на свет, ибо каждый не был уверен, что дни его не сочтены.

Царь направился в Александровскую слободу и четыре недели ничего не было известно, что он намерен предпринять.

3 января чиновник Константин Поливанов привез от царя грамоту ко дворянам и боярам.

Царь прежде всего, по обычаю, описывает все мятежи, неустройство и беззакония времен боярского управления, — хищение вельможами и приказными казны, земель и поместий государевых, — радение со стороны бояр только о себе и собственном богатстве, а не об отечестве… Вместе с сим царь добавляет, что дух этот не изменился и теперь. Бояре не перестают злодействовать и теперь. Воеводы не хотят быть защитниками христиан, бегут со службы, помогают хану, литве и немцам разорять Россию, — если же государь, побуждаемый правосудием, объявит гнев свой праведный на сих недостойных бояр и служащих, то является на сцену митрополит и духовенство, которые заступаются за них, грубят царю и противодействуют. «А посему, — пишет царь, — не хотя терпеть ваших измен, мы, от великой жалости сердца, оставили государство и поехали, куда Бог укажет нам путь».

Итак, царь отказывается от престола и даже оставляет государство. Так, по крайней мере, явствует из грамоты к духовенству и боярам.

Вслед за сим получена была новая грамота — к купцам, гостям и мещанам… Однако не такой вывод следует из этой второй грамоты. В этой грамоте царь чернил перед толпою народа весь служилый класс и даже духовенство и тем самым выдавал народу на суд и бояр и духовенство. Царь уверял народ в своей милости, что опала и гнев его не касаются.

Царь делит царство на ся. Меньшинство он выдает головою большинству и вооружает одни классы против других…

Война с соседями, внутреннее замешательство, отсутствие руководящей власти, опасение междоусобицы, восстановление народа на людей служилых, — все это невольно потрясло всех до глубины души.

Народ весь возопил.

«Государь оставил нас! Мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменниками? Как могут быть овцы без пастыря?»

Духовенство и бояре, не видя для себя никакого исхода и каждый в отдельности памятуя, что, быть может, мимо идет его чаша общая, присоединились к народу, прося митрополита отправиться к царю с молением:

«Пусть царь казнит лиходеев. В животе и смерти его воля, — но царство да не останется без главы! Он наш владыка, Богом данный, иного не ведаем. Мы все с своими головами едем с тобою бить челом государю и плакаться».

А народ кричал:

«Пусть царь укажет нам своих изменников, — мы сами истребим их!»

К царю послали посольство. Поехали: архиереи, архимандриты, вельможи, князья, бояре, окольничие, дворяне, приказные люди, гости, купцы и мещане — бить челом государю и плакаться.

Царь добился того, что вся земля русская выдавала ему не только князей и бояр, не только всю самую себя, — но и предлагала своими руками уничтожить всех его нелюбимцев. Последнее было, впрочем, напрасно, ибо царю немалое удовольствие доставляло собственноручное истязание своих верноподданных.

Несмотря на то что посольство было более чем почетное, его, однако, не сразу пустили к царю. В Слотине епископы остановились и просили разрешения у царя предстать пред его ясные очи. Царь позволил, и святители, в сопровождении приставов, прибыли в Александровскую слободу.

Передав царю благословение митрополита, епископы слезно молили его снять опалу с духовенства, дворян и приказных людей, — не оставлять государства, — царствовать и действовать как ему угодно. Молили епископы царя и о том, дабы он дозволил предстать и боярам пред его ясные очи.

Царь снизошел и к боярам. Явились и бояре и, разумеется, вели ту же речь.

На речи, подумав, царь отвечал:

— С давних времен и даже до настоящих лет, русские люди были мятежны нашим предкам, начиная от славной памяти Владимира Мономаха, пролили много крови нашей, хотели истребить достославный благословенный род наш. По кончине блаженной памяти родителя нашего, готовили такую участь и мне, вашему законному наследнику, желая поставить себе иного государя, и до сих пор я вижу измену своими глазами. Не только с польским королем, но и с турками и с крымским ханом входят в соумышление, чтобы нас погубить и истребить. Извели нашу кроткую и благочестивую супругу, Анастасию Романовну, — и если бы Бог нас не охранил, открывая их замыслы, то извели бы они и нас с нашими детьми. Того ради, избегая зла, мы поневоле должны были удалиться из Москвы, выбрав себе иное жилище и опричных советников и людей…

В этих словах слишком явно выступает причина бегства из Москвы: бред преследования в довольно резко выраженной форме. Иоанн меняет место жительства, Иоанн меняет и опричных советников и людей… «Но для отца моего, митрополита Афанасия, для вас, богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь вновь взять свои государства, — а на каких условиях — вы узнаете…»

Условия же сии состояли в том, что Иоанн окружит себя особо выбранными «опричными» людьми, которым бы он мог доверять и при посредстве коих мог бы истреблять своих лиходеев, выводить измену из государства и невозбранно казнить изменников опалою, смертью, лишением достояния, «без всякого стужания, без претительных докук со стороны духовенства».

Вельможи и духовенство со слезами на глазах благодарили Иоанна за неизреченную милость — первые за то, что отныне они все обречены на поголовное избиение, а вторые за то, что лишены были своего высокого и неотъемлемого нравственного права — ходатайствовать пред престолом за невинных и несправедливо осуждаемых слуг престола и отечества. Теперь духовенство могло только слезами орошать алтари и воссылать теплые молитвы к Господу о спасении несчастных, безвинно погибающих.

3 февраля 1565 года Иоанн явился в Москву и держал речь знатнейшим представителям земли русской, Вновь и вновь он излагал вины бояр и указывал на необходимость энергичных мер к истреблению крамолы для удержания спокойствия подвластной ему державы.

При этом Иоанн поведал совершенно неожиданные и необыкновенные речи, являющиеся прямым и естественно-логичным выводом из его болезненных мыслей о преследовании. Все русское государство отныне делится на две части: на опричну и земщину. Опрична — это его присные, особо избранные люди, имеющие особое исключительное назначение охранять его от врагов и лиходеев, — опрична — это его двор, его свита, его телохранители. Земщина — это все остальное государство. Во главе опричны стоял он сам, во главе земщины стояли бояре Вельский и Мстиславский.

 

ДАЛЕЕ СМ ИОАНН ГРОЗНЫЙ.ПРОДОЛЖЕНИЕ

Картина дня

наверх