geopolitika.ucoz.ru
Валерий Дмитриевич Соловей (19 августа 1960) — российский историк, доктор исторических наук, профессор и заведующий Кафедрой связей с общественностью МГИМО.
▲: Интригует уже авторское предисловие новой книги Валерия Соловья «"Кровь" и "почва" русской истории». Завораживает. Завлекает… «В Интернете порою встречается предупреждение: «Содержимое этого сайта может повредить ваш компьютер». Точно так же эта книга опасна для заскорузлых и самодовольных умов, - загадочно предупреждает автор. - Лучше не читать её тем, кто способность самостоятельно мыслить подменил «самоочевидным» знанием, а тревожащий поиск истины - успокоительным и привычным ярмом интеллектуальных и культурных предрассудков». Впрочем, такое предупреждение далеко не лишнее, вспоминая порой неадекватную и истеричную реакцию на предшествующий труд известного политического аналитика, члена Экспертного совета "Геополитики" В.Д. Соловья «Русская история: новое прочтение». Хотя «мысль – только пища мыслей новых, но голод их неутолим»…
Хотя популярная некогда шутка о «нашем непредсказуемом прошлом» давно уже превратилась в избитую банальность, от этого она не стала менее верной. Но в отношении отечественной истории ее правота ничуть не больше, чем в отношении истории любой другой страны. В некотором смысле перманентная ревизия истории неизбежна хотя бы в силу развития науки, которая занимается ее изучением. Историки обнаруживают новые факты, документы и свидетельства, изыскивают возможность извлечь из уже известных источников дополнительную информацию, генерируют новые интерпретации, обращаются к ранее не исследовавшимся аспектам прошлого… Новые интерпретации фактически создают новую историю…
Все это мы слишком хорошо знаем по кардинальному пересмотру российской истории, который в XX в. Происходил, по крайней мере, трижды: после большевистской революции, затем – в 30-е годы и, наконец, на исходе ушедшего века. Однако наша история не исключение, а наиболее яркое выражение общего правила. Если сравнить два учебника по истории любой европейской страны – один, написанный в начале XX в., а другой – столетием позже, - то сложится впечатление, что читаешь об историях разных стран… Но главное, что отличает изменения в восприятии русской истории от того, как это происходит в других странах, - мощная негативистская струя в интерпретациях отечественной истории. Проще говоря, всякий ее пересмотр сопровождался ее очередным уничижением. Тенденция рассматривать русскую историю как историю ошибок и кровавых преступлений, как неполноценную в сравнении с историей Запада составляет важную (временами преобладавшую) тенденцию отечественной культурной и интеллектуальной жизни с первой трети XIX в. В этом видении Запад провозглашается или подразумевается нормой, а Россия – нарушением, дефектом нормальности. Следовательно, делается вывод, чтобы стать успешной страной России и русским надо отказаться от собственной идентичности, перестать быть русскими.
<…>
Вот типичное утверждение современного либерального исследователя, автора учебника по русской истории: «Россия может сохраниться, только став частью западной цивилизации, только сменив цивилизационный код». Морально сомнительное, оно отнюдь не безукоризненно интеллектуально. Ведь никто не призывает к подобной смене цивилизационного кода Китай, априори исходя из его незападной идентичности. Но и принадлежность России к западной цивилизации остается открытым и остро дискуссионным вопросом. По крайней мере для самого Запада европейскость России отнюдь не аксиоматична, как она аксиоматична для российской интеллигенции. Наоборот, для элитарного и массового сознания Запада sinequanonименно азиатский, а не европейский характер России.
А ведь очень невежливо, очень, скажем так, по-азиатски, ломиться в чужой дом, не спросив мнения его хозяев. А они упорно, из века в век повторяют настырным российским западникам: господа, вас здесь не стояло! О том, что отношение западного общества к русским представляет исторически устойчивую паранойю, пропитано подсознательным страхом и враждебностью, писал не какой-нибудь замшелый русский националист-конспиролог, а рафинированный французский интеллектуал, известный философ Ролан Барт.
<…>
По уверениям социальной психологии, позитивный взгляд на себя и группу, к которой принадлежишь, нормален и естественен для человека, в то время как самоуничижение и низкая оценка своей группы – признак глубокого психического неблагополучия, чреватого ослаблением и дезинтеграцией группы. Применительно к нашей теме это означает, что патриотический взгляд на историю выражает фундаментальную общечеловеческую потребность в самоуважении и уважении собственной страны и народа. Наоборот, негативизация истории, унижение страны и народа – даже если они продиктованы якобы соображениями интеллектуальной честности – разрушительны для психического и морального здоровья общества и персонально тех людей, которые настойчиво занимаются подобными вещами.
Люди, последовательно и упорно настаивающие на неполноценности России в сравнении с «цивилизованными странами», в психологическом и культурном смыслах уже расстались с «варварской» Россией и ее «диким» народом; они считают себя принадлежащими к другому - «цивилизованному» - сообществу. Подобный психологический перевертыш можно назвать красивым термином «внутренняя эмиграция», хотя лично мне кажется, что слово «предательство» определяет суть этого явления более точно. Ведь речь идет, говоря без обиняков, о моральном предательстве собственного народа и собственной страны.
<…>
Так что же, автор этих строк пытается доказать, что история России должна писаться в патриотическом ключе вопреки любым фактам? Если угодно, да. Хотя бы потому, что жизнеутверждающий взгляд на прошлое критически важен для сохранения психического здоровья и морального сплочения нации, для ее способности творить собственное будущее. Прошлое программирует будущее – это известно не только из литературных антиутопий, но из реальной, подлинной истории… К счастью, Россия являет собой той редкий случай, когда нет нужды игнорировать даже самые неприятные факты собственной истории и натужно ее мифологизировать. Просто надо избавиться от полонившего нашу культуру гнетущего комплекса неполноценности и увидеть очевидное: история России – одна из самых успешных среди историй многих стран и народов… Но для адекватной оценки её достижений надо отойти от культурно-исторического западоцентризма, рассматривающего современный мир с телеологической позиции, согласно которой Запад оказывается моделью и идеалом человеческого развития. Запад лишь малая часть современного мира, а его лидерство в человеческом сообществе не более чем кратковременный исторический эпизод, который, возможно, уже близится к своему завершению.
<…>
Грандиозные успехи и достижения русских и России были обеспечены в сжатые сроки и оплачены высокой ценой, но, делая поправку на масштаб, время, сложность задач и агрессивный внешний контекст, вряд ли более высокой, чем аналогичные достижения Запада. Упоминание о «цене» здесь не случайно. Даже позитивный взгляд на русскую историю указывает, что оборотной стороной ее успехов была непропорционально высокая человеческая цена. Что уж говорить о «черной легенде», где наше прошлое предстает нескончаемой чередой катастроф и кровавых преступлений с миллионами жертв. Однако представление об имманентных русской истории жестокости и варварстве вдребезги разбивается при ее сравнении с историей Запада.
Начнем с Ивана Грозного, чье прозвище на иностранные языки переводится как «Ужасный», хотя семантические значения этих слов совсем не близки. Так вот, этот царь казнил около 4 тысяч человек, а его английская современница, «пошлая девица» Елизавета I, – 89 тысяч своих компатриотов. И что же? Один монарх вошел в историю символом жестокости, а другой считается величайшим государственным деятелем Британии. Разорение Иваном IV Новгорода Великого выглядит детской шалостью на фоне альбигойских войн, когда крестоносцы вырезали больше половины населения Южной Франции. Потери России в Смутное время рубежа XVI и XVII составили, по некоторым оценкам, до четверти населения. Тридцатилетняя война стоила Германии не меньше половины населения… Жертвами революции и гражданской войны в России стали 16 млн. человек – цифра колоссальная и беспримерная. Но в отношении к общей численности населения Франция в эпоху своей Великой революции понесла потери больше, чем Россия, или, в случае минимальных оценок, сопоставимые с российскими. Не говорю уже о Германии, цена капиталистической революции (так нередко называют Тридцатилетнюю войну) в которой оказалась ещё выше.
Социальная и антропологическая цена советской коллективизации сравнима с огораживаниями, массовыми захватами общинных крестьянских земель в Англии. 72 тысяч бродяг и нищих, повешенных в Англии первой половины XVI в.; массовая высылка английских крестьян, ставших бродягами, на галеры; изгнание 15 тысяч крестьян из графства Сазерленд (в XIX в.! и это лишь один эпизод) и многие другие вещи из того же ряда были ничем не краше и не гуманнее высылки «кулаков» в СССР 1930-х гг. А доля жертв в общей численности населения в советском и в английском случаях сопоставима. Такова была страшная цена, заплаченная за модернизацию, причем европейская цена вряд ли существенно ниже российской.
Ещё один жупел – сталинские репрессии, подлинные масштабы которых значительно меньше оценок, ставших общим местом и составляющих предмет тщательно культивируемого мифа. Какова же реальность? В общей сложности с 1930 по 1953 гг. через лагеря и колонии прошло 18,3 млн. человек, то есть ежегодно в местах заключения в среднем находилось около 1,5 млн. человек (когда больше, когда меньше). Для сравнения: в демократической России конца 1990-х гг. насчитывалось почти столько же заключенных при меньшей численности населения страны; сейчас – 890 тысяч человек. Собственно «политики», то есть осужденные за контрреволюционные преступления, в общей численности зэков сталинских лагерей составляли 20,2 % (3,7 млн.). Из них были приговорены к расстрелу 786 тысяч человек. Что и говорить, очень много. Однако это равно суммарной статистике убийств (без умерших от ран и пропавших без вести) в России в течение последних пятнадцати лет. Даже в праведном негодовании не стоит изображать Сталина хуже, чем он был. В нашей истории хватало подлинной крови, но, в общем, она была ничуть не более кровавой, чем история многих европейских стран и народов. Отличие от Европы в данном случае состоит в следующем. Там «хвост рубили по частям»: процесс модернизации, включая раскрестьянивание, занял десятилетия и даже столетия, а в России его отрубили сразу. Наши основные потери от и вследствие модернизации сконцентрировались по времени, уложились в какие-то 30-40 лет XX в. Форсированный и жестокий характер модернизации (а где она была мягкой и гуманной?), хронологически совпавшей с Великой Отечественной войной, стал причиной беспрецедентного социального и морально-психологического стресса, вызвал русский этнический надлом. Ведь главной человеческой силой модернизации и костяком вооруженных сил империи были русские, на которых и без того традиционно падала непропорционально высокая социальная нагрузка… Поэтому самое парадоксальное и потрясающее в русском успехе то, что он был достигнут не благодаря, а вопреки обстоятельствам – вопреки природно-климатическим и геополитическим факторам. Рождение мощного государства в северных евразийских пустынях выглядело вызовом здравому смыслу и самой человеческой природе.
<…>
Нельзя не отметить ошибочность двух широко распространенных, влиятельных в общественном мнении и полярных историко-культурных стереотипов восприятия отношений государства и общества. Согласно одному из них, приписываемому ранним славянофилам, русские - народ «безгосударственный», не способный к государственному творчеству. Но почему же именно этому «безгосударственному» народу удалось создать самую эффективную (что бесспорно в исторической ретроспективе) государственную машину Северной Евразии?
На противоположном полюсе находится утверждение о самодовлеющем государстве, сформировавшем у русских покорность и склонность к безропотному подчинению. И это при том, что «Россия – едва ли не мировой чемпион по части народных восстаний, крестьянских войн и городских бунтов»! Самое потрясающее, что миф о русской «забитости» и «пассивности» непостижимым образом уживается с не менее мощным мифом о «бессмысленном и беспощадном» русском бунте.
<…>
История России создавалась не какой-нибудь «многонациональной общностью», а русским народом. Давайте говорить без экивоков: формально-юридическое признание равенства народов и презумпция уникальности культур не могут и не должны заслонять того обстоятельства, что роль народов в истории различна и не все они выступали ее творцами в равной степени. Перефразируя Оруэлла, хотя все народы равны, некоторые из них равнее других. Это – политически некорректное, но исторически совершенно бесспорное утверждение. Российская история – история не только русского народа, а Россия – плод и результат сотворчества многих народов, населяющих нашу страну, однако именно русским принадлежит ключевая роль в формировании этой истории и создании государства Россия, которое поэтому можно уверенно называть государством русского народа… Русский народ относится к числу немногих подлинных творцов всемирной истории. XX век, обрамленный большевистской революцией и крушением Советского Союза, в середине которого беспримерными усилиями советского народа была повержена нацистская Германия, можно без преувеличения назвать русским веком. Созданная в России принципиально новая социально-политическая и экономическая система – коммунистическая - оказала огромное влияние на все человечество.
<…>
Ни православие, ни общинность, ни имперскость и т.д. не составляют квинтэссенцию русскости, её глубинное, изначальное тождество. Это не более чем исторически возникшие институты, ценности и социальные связи, которым суждено исторически погибнуть. И сейчас мы наблюдаем окончательную фазу их гибели, путь к чему был проложен вовсе не Советами, а ещё в царской России.
<…>
Сходство событий начала и конца XX в. выглядит ещё разительнее ввиду того, что новый – номинально либеральный – революционный призыв апеллировал к тем же разрушительным русским инстинктам, что за столетие до него – большевистский. Одинаково негативным было и отношение к русской этничности обеих политических сил – большевиков и либералов. Тем не менее, они обрели массовую, народную в полном смысле слова поддержку своей революционной деятельности. Надо открыто и честно признать: дважды в XX в. русский народ собственноручно разрушил государство и страну, которую сам же создал ценой неимоверных жертв и усилий.
Такая драматическая повторяемость наталкивает на предположение о революциях, задававших, конституировавших новые циклы русской истории. Революции служили точками ее бифуркации, пунктами радикального изменения русской традиции – государственной и социокультурной. Россия пережила три таких революции. Две системные революции пришлись на XX в.: Великая русская революция в его начале и не менее масштабная по своим внутрироссийским последствиям, хотя не столь грандиозная по влиянию на внешний мир революция конца века. Но была ещё одна революция – начала XVII в., больше известная нам под именем Смуты. Неудача замаскировала подлинно революционный характер этого события, которое, тем не менее, прекрасно укладывается в рамки теории революций. Итогом русских революций было формирование нового государственного, экономического и социокультурного порядка, который, несмотря на всю свою внешнуюю новизну, несмотря на кажущийся кардинальный разрыв с прошлым выстраивался вдоль тех же силовых линий русской ментальности, кристаллизовался вокруг русских этнических архетипов.
<…>
Прежде сильный и уверенный в своем будущем русский народ впервые почувствовал себя слабым и ощутил глубинную неуверенность в собственной перспективе. Русская перспектива всегда отличалась драматизмом, но она была. И вот русские из творца, субъекта истории стали превращаться в ее объект, расходный материал, что составляет самое важное изменение в нашей истории в последние 500 лет. Ответом на всеобъемлющий кризис национального бытия стала этнизация русского сознания: русские все более явственно ощущают себя не вчерашними хранителями империи или членами несостоявшегося «политического сообщества» россиян, а просто русскими. Это подлинная революция русской идентичности, итог (не ясно, промежуточный или окончательный) ее кризисной трансформации, начавшейся ещё в советскую эпоху.
В новых исторических условиях новый смысл приобрел русский национализм. Отныне это не идеология имперской реставрации, а идеология национального строительства, создания модернизированного и демократического государства.
<…>
Смута в России не закончилась, нам ещё предстоит пережить её новую волну с непредсказуемым результатом. Это не вопрос о том, какое будущее ожидает нас, это вопрос о том, есть ли у нас вообще будущее. У нас - не только у русских и России, а у иудео-христианской цивилизации как таковой. Последняя русская революция стала провозвестником и началом глобальных перемен и трансформаций. Деморализованные и разложившиеся изнутри цитатели западной цивилизации сотрясаются под натиском орд новых варваров, остатки Просвещёния и Модерна ведут арьергардные бои с наступающим миром - новым, но не прекрасным.
Как ни странно, в открывающейся глобальной перспективе Россия находится не в самой плохой позиции. Несмотря на тяжесть демографического кризиса, даже через 40 лет мы останемся самой большой белой нацией Европы. Даже драматически ослабевший, русский народ всё ещё сильнее западных. Наши люди удивительно адаптивны, способны выживать в самых тяжелых, подлинно нечеловеческих условиях, чего в помине нет у современных западных наций. Эти условия упростили и примитивизировали нашу жизнь, разрушили нашу культуру и социальность, превратили страну в территорию ненависти, но обострили наши чувства и наши инстинкты, закалили нашу волю. Мы стали более жизнестойкими и научились жить на руинах. То, что не убило нас, сделало нас сильнее – примитивнее, но значительно сильнее. Нигде нет такого торжества воли – воли к власти и воли к жизни - как в современной России. И эта воля – единственное, что способно дать надежду – надежду не на лучшее будущее, а на будущее вообще.
<…>
Борьба вокруг проблемы престолонаследия составляла характерологическую черту лишь первой революции-Смуты. В широком смысле эта борьба отражала фундаментальное значение монархии как института и, наряду с православием, сакрального ядра русского общества. Выступление против самодержавия не было выступлением против монархического принципа, хотя последний мог трактоваться, как показывают требования революционеров, в духе ограниченной монархии – ограниченной если не законом, то обычаем и традицией.
К началу XX в. институт монархии в России пережил необратимую десакрализацию и перестал быть частью национальной онтологии. Неудивительно, что в Великой русской революции начала XX в. актуальное политическое значение монархической проблемы убывало. Достаточно сравнить две великие революции – французскую и русскую, чтобы почувствовать разницу. Во Франции после 1789 г. нашлось немало людей, готовых сражаться за свергнутую монархию и, в конце концов, в 1815 г. она была рестраврирована. В России ни один из вождей белого движения не лишился поднять подобный лозунг, чреватый политическим самоубийством.
Однако что объединяет все три революционные процесса (начала XVII в., начала и конца XX в.), так это казнь – символическая или реальная – властителя. (В первой русской революции такой казнью можно считать зверскую расправу над Лжедмитрием I, незадолго до этого встреченным всеобщим ликованием и энтузиазмом. Также надо отметить умерщвление сына Лжедмитрия II и его матери, Марины Мнишек.) Казнь вождя – жертва, приносимая на алтарь строительства нового мира. Посредством ее разрушается сакральное ядро прежнего Космоса-Порядка, на волю выпускаются силы Хаоса, из которого только и может возникнуть новый Космос. В общем, казнь – символический акт уничтожения старого и начало нового мира. Однако самой по себе «казни вождя» предшествует далеко зашедший революционный процесс, так что ее никак нельзя считать его началом. Скорее, «казнь вождя» знаменует его необратимость.
<…>
Опыт русских революций… вообще предостерегает от абсолютизирования уровня жизни, демонстрируя, что моральное и психическое состояние общества более важный структурный фактор революции. Значение имеют не сами по себе социальные, материальные и финансовые показатели, уровень жизни, а их восприятие в определенных культурных рамках, где главенствующую роль играет отношение к государству. «Нужно, чтобы материальные лишения и угрозы рассматривались не просто как тяжелые жизненные условия, а как непосредственный результат несправедливости, нравственных и политических недостатков государства… Даже военное поражение, голод или финансовый коллапс могут восприниматься как природные или неизбежные катастрофы, нежели как итог работы некомпетентного или нравственно обанкротившегося режима» (Д.Голдстоун). Несколько упрощая, не кризис делегитимирует государство и вызывает революцию, а презумпция нелегитимности государства в глазах общества и элит способна превратить даже незначительный кризис в революцию.
Во всех русских революциях очевидно одно: в формировании катастрофического видения ситуации и его индоктринации в массовое сознание решающая роль принадлежала элитным группировкам, вступавшим в прямую или косвенную коалицию с народными массами и использовавшим их для атаки на государственную власть. Такая линия поведения культурной и масс-медийной элиты памятна всем, на чьих глазах разрушался Советский Союз; обширная историография убедительно реконструировала подстрекательскую роль элитных кругов в подготовке Февральской революции 1917 г.; аналогичный стиль прослеживается и в революционной динамике начала XVII в.. Тем самым русская история блестящее подтверждает положение теории революций о предательстве и дезертирстве элит как ключевом элементе в причинной цепи событий, ведущих к революции. В то время как «государства, пользующиеся поддержкой сплоченной элиты, в целом неуязвимы для революций снизу» (Д.Голдстоун).
<…>
Наиболее интригующий вариант революции развивался на наших глазах. В 1990-е гг. во главе России встал подлинный «царь Смуты» - Борис Ельцин, использовавший и подогревавший анархическую стихию с целью захвата власти. Однако и после этого анархия поощрялась властью как стратегический курс. Вот как сам «всенародно избранный» обосновывал реформы Егора Гайдара: их целью было «именно разрушение старой экономики… Как она создавалась, так и была разрушена». Хаотизация России выглядела оптимальной рамкой для решения кардинальной проблемы передела собственности, а поэтому сознательно и целенаправленно поддерживалась влиятельными политическими и финансовыми группами. Как известно, удобнее всего ловить рыбу в мутной воде, а в мутной воде «демократической России» плавали очень жирные и неповоротливые рыбы в виде бывшей союзной собственности… Хаос революции как магнитом притягивает к себе личностей с хаосом в душе и голове, социальных изгоев и психических девиантов. Яростные отечественные антикоммунисты - наследники «комиссаров в пыльных шлемах», причем не только в культурном и ментальном, но зачастую в самом что ни на есть прямом, генеалогическом отношении. Ведь многие душевные проблемы носят наследственный характер, а общность психических комплексов и проблем зачастую служит стержнем группообразования – подобное тянется к подобному. В нашем случае лучше сказать: бездна взывает к бездне…
<…>
(Сегодня) в обществе и элитах оформилась потребность в стабильности, нормальности, возвращении государства и четких правилах игры, то есть консервативное, антиреволюционное настроение. Революционный маятник от точки «Хаос» движется к точке нового Космоса-порядка. Ergoреволюция завершилась или находится в нисходящей фазе. По крайней мере, на первый взгляд дело выглядит таким образом. Однако, как говорил герой популярного советского фильма, «меня терзают смутные сомнения…» Если ситуация действительно столь стабильна и развивается от хорошего к лучшему, почему же неподдельный, экзистенциальный страх у российского правящего класса вызвали «цветные» революции в постсоветском пространстве?.. Активность Кремля последние два года проникнута стремлением воспрепятствовать именно революционной смене власти. Это хорошо прослеживается во всех сферах деятельности российской власти – политической, организационной, идеологической, культурной и т.д. Создание прокремлевских молодежных организаций, стерилизация избирательного процесса, чрезмерное ужесточение антиэкстремистского законодательства, концепция «суверенной демократии», неоправданно
Свежие комментарии