Александр ХАРЬКОВСКИЙ (Нью-Джерси)
ТРИ ДНЯ С НИЛЬСОМ БОР
* * *
К концу жизни ученого (он умер 18 ноября 1962 года) почитатели его таланта, и вообще - науки, относились к Нильсу Бору чуть ли не как к богу. Я, в прошлом инженер, а в 1961 году сотрудник "Техники-молодежи", мог так же надеяться на встречу с ним, как, к примеру с Аристотелем, Ньютоном или Эйнштейном. Как всегда в подобных случаях, выручил случай.
Как-то пригласил меня к себе домой, что на углу улицы Горького и площади Пушкина в Москве, не кто иной, как сам Ираклий Андроников. Пришел я к нему по делам литературным - он заинтересовался моим очерком в "Прометее". Не думал я, что встречусь у него с известным ученым, директором Института физики в Тбилиси - профессором Элевтером Луарсабовичем Андроникашвили, родным братом хозяина дома. Я как-то брал у профессора Андроникашвили интервью, и мы были шапочно знакомы.
Вдруг слышу телефонный разговор: в Москву прибывает Нильс Бор, и Андроникашвили хочет его встретить. Переводчика у профессора не было, и он обратился ко мне:
- Говорите по-английски?
И в ответ на мой кивок уже директорским тоном:
- Быстро в машину - едем на аэродром.
В аэропорту уже собрался весь цвет советской науки.
И вот на московскую землю сошел сам бог современной физики Нильс Бор. Его сопровождала супруга, фру Маргарет и сын Оге (тоже физик, будущий Нобелевский лауреат по физике) с женой.
Начались официальные приветственные речи, которые - это сразу было заметно - Бору явно были не по душе. Не дослушав одну из них, гость пробился к боковому выходу, и тут его встретили мы.
- Переводите, - почти крикнул Андроникашвили. - Профессор Бор, мы с вами представляем две небольшие страны, Данию и Грузию, где есть большая физика, выдающиеся достижения. Добро пожаловать к нам на Кавказ, чтобы убедиться, где эти достижения выше.
- Кто это? - спросил великий ученый.
- Профессор Андроникашвили.
Я было стал давать английское написание фамилии, но Бор меня остановил:
- Никогда не слышал. Не запомню.
И прошагал к машине.
- Что он сказал?
- Непременно обещал приехать, - бодро соврал я.
Но тут я словно в воду смотрел. Это оказалось истинной правдой. И привело Бора в Грузию одно небольшое событие, которое незадолго до той поры случилось в Англии. Туда, на встречу физиков, приехал питерский академик В.А.Фок. После доклада Фока организаторы симпозиума решили не пересылать ему гонорар в Союз, справедливо полагая, что органы наложат на валюту свою загребущую лапу. Однако не успели вручить Фоку конверт с деньгами, как откуда-то, прямо из воздуха, материализовался посыльный из советского посольства и потребовал львиную долю. Советский академик был потрясен - такой афронт в присутствии коллег.
- Передайте, что я им не оброчный мужик, - гневно сказал Фок.
Мальчик из посольства закрыл гроссбух, в котором предстояло расписаться ученому о сданной им валюте и, покачав головой, как бы растворился в воздухе.
Но такое поведение для Фока оказалось чреватым последствиями. Он сделался невыездным, за границу его не выпускали. А Бору как раз необходимо было общение с Фоком: он ведь идеи свои как бы обкатывал с самыми выдающимися физиками - из россиян это были Ландау, Капица, Фок. Правда, с Ландау и Капицей он к тому времени не виделся более четверти века - те давно уже были невыездными. Все это и привело Бора в Союз, в его последнюю туда поездку. Уже будучи в Москве, он то и дело справлялся о Фоке. Но люди в сером, похожие на того парня из посольства, уверяли, что Фок нездоров и лечится на Кавказе.
Так, желая встретиться с Фоком, Бор принял приглашение Андроникашвили и вылетел в Тбилиси. Я оказался в свите Бора - в качестве переводчика последнего. (Я написал тогда об этой поездке, и в "Литературной Грузии" появилась моя литзапись за подписью Андроникашвили.)
У каждого в этой трехдневной поездке были свои цели. Бора с семьей Кавказ привлекал своей экзотикой, к тому же он искал встречи с Фоком. Андроникашвили, в прошлом сотруднику Л.Д.Ландау, хотелось найти одобрение своим научным идеям со стороны самого Бора.
Что же касается властей, у них были свои цели. Прежде всего не ударить в грязь лицом перед всемирно известным иностранцем. Но при этом им, видимо, хотелось узнать, продолжает ли Бор работы, начатые в США, то есть имеющие военное значение. Но как только при нем начинались разговоры о работах в годы войны, Бор уходил в себя, отмалчивался.
Бор спутал карты этих последних, отказавшись от официальных приемов. Посетив Институт физики Грузинской АН, он прошелся по лабораториям, разговаривая с теми коллегами, что представляли для него интерес. Андроникашвили же он сказал, что хотел бы встретиться у того в доме, поговорить по-семейному.
Однако семьи у Элевтера Луарсабовича тогда не было. А дом, хоть и небольшой, был. Бору об этом говорить не стали, а Андроникашвили выделили на время фальшивую жену, симпатичную молодую сотрудницу института, на которой тот впоследствии (в довольно солидном возрасте) и женился. Она-то и привела дом в порядок, приготовив все к приему гостей.
Оге еще раз повторил, что отец его не любит "посторонних". (Кто такие эти "посторонние", всем было ясно.) Их, похоже, и впрямь не было. А то, если бы Бор почувствовал их присутствие, он ведь мог подняться и уйти.
В доме Андроникашвили обстановка была почти семейная, говорили не о делах, не о физике, а о прожитой жизни. Бор расспрашивал Элевтера о своём ученике Льве Ландау, которого после долгой разлуки увидел в Москве лишь ненадолго. Элевтер вспоминал, что Ландау был "красивистом" и записывал телефоны женщин в свой блоконот, исходя из внешности. Сам же Элевтер был "душистом", то есть его порядок записи опирался на их душевные качества. А Ландау посмеивался над ним: "Грузин, а "душист".
Грузинские вина развязали языки, и Бор решил произнести спич. Содержания не помню, так как гость оперся двумя руками на стол, стол наклонился, так что академик Харадзе, сидевший напротив, оказался под столом. Бор, однако, ничего не замечал, и тогда хозяин дома влез под стол и стал подпирать его.
Когда Бор сел, Андроникашвили вылез из-под стола и пошутил:
- Молодая грузинская физика выдержала физический напор мировой науки.
Все рассмеялись. А Бора потянуло на воспоминания. Там я впервые узнал, что мать Нильса Эллен Адлер была еврейкой. ("И моя тоже", - громко объявил Андроникашвили.) Это пагубно сказалось на судьбе Бора, когда гитлеровцы оккупировали Данию, на судьбе его самого и его коллег. Спасая физиков-евреев, Бор тайно переправил их в нейтральную Швецию, а когда узнал о предстоящем своем аресте, с болью покинул родную страну и свое детище - институт физики.
Это было трудное решение. Бор старался быть вне политики, но не мог оборвать связи с немецкими коллегами, в особенности с Вернером Гейзенбергом. К счастью, многие выдающиеся физики оказались в свободном мире - А.Эйнштейн, Э.Ферми, Л.Мейтнер - почти все физики-атомщики. Бор тоже отправился в Америку, где работал над атомным проектом. Однако этой темы он не хотел касаться, и когда кто-то спросил о его жизни в США, направил разговор по другому руслу.
Бору не терпелось узнать, как жили в Союзе его друзья и ученики последние четверть века, когда он не мог туда больше приезжать, а на институтских собраниях в Союзе велась настоящая охота на ведьм. В философских журналах клеймились физики копенгагенской школы, а имена "идеалистов" Бора и Эйнштейна писались с маленькой буквы. А ведь кто-кто, а Нильс Бор сделал так много для российских физиков! Лев Ландау с гордостью называл его своим учителем; еще совсем юный он работал у Бора в институте и спорил с боссом о проблемах физики. (Сохранился шуточный рисунок Гамова. Ландау привязан к стулу с кляпом во рту, а над ним стоит Бор и говорит: "Ну, а теперь вы дадите мне сказать хотя бы слово?") Для Ландау Бор выхлопотал грант в фонде Рокфеллера, а для Георгия Гамова - стипендию Датской академии наук. И вдруг, в 30-е годы, все полетело вверх дном.
Вместе с работавшим в Англии П.Л.Капицей Бор путешествовал по России. Но как только он уехал, Капицу задержали и больше не выпустили из страны. А вскоре арестовали и Льва Ландау. И если бы не вмешательство Капицы, не было бы будущего нобелевского лауреата, академика Дау.
Вот тогда-то Бор и стал для Советов "персоной нон грата".
И вдруг, уже в годы войны, он получил письмо, якобы от Капицы, с приглашением приехать в СССР, а, значит, и вести там работы над атомным оружием. От Капицы, которого власти задержали против его воли и который сам отказался от работы над атомным проектом. Бор понять этого не мог. Но и Андроникашвили не знал ответа.
- Спрошу об этом завтра у профессора Фока.
- Но Фока здесь нет - он у себя, в Ленинграде.
- Как, в Ленинграде? - спросил Бор.
Его возмутил обман властей. На следующий день, когда некий синклит ожидал ученого в республиканской академии наук, вся наша кавалькада машин, по требованию Бора, повернула в горы, в Кахетию. В противном случае он грозился улететь - то ли в Москву, то ли прямо в Копенгаген. Наша кавалькада, несколько микроавтобусов и легковушек, растянулась по ущелью. Семья Бора восхищалась цветущей кавказской природой, а Андроникашвили расспрашивал, что Бор думает о работах его института.
Профессор Мамеладзе вернул нас всех к прозе жизни. Известно было, что семья Бора обедает точно по часам. Приближалось время обеда, и никто не знал, где в горах могут отобедать 80 человек. Нашли духан, но бедный духанщик сказал, что накормить такую ораву не в силах. Вот если бы мы завезли ему баранину для шашлыков. Андроникашвили послал меня (как представителя прессы) и профессора Мамеладзе за мясом на комбинат. Но мы вернулись оттуда с пустыми руками.
- Кто такой этот Бор? Твой родственник Бор? - спросили нас. - Ах, иностранец. Так пусть его кормит "Интурист".
Вернувшись без продуктов, мы привезли, однако, благую весть: в тот день в горах справлялась свадьба, а незваных гостей у грузин, как известно, не бывает: "Заходи, дорогой, садись к столу, генацвале". Все мы так проголодались, что нашли место пиршества по запаху шашлыков. В ущелье, у дымящихся котлов и за накрытыми столами собрались сотни, если не тысячи гостей.
Тамада сразу же провел всех нас на почетное место, и наша немалая компания оказалась лишь островком в этом море людей.
- Как зовут дорогого гостя? - спросил тамада.
Я назвал имя Нильса Бора, но тамада попросил меня дальше не говорить. Когда пиршество было в разгаре, он поднял тост за почетного гостя.
- К нам пожаловал великий физик Бор. Он вел ученые споры с самим Альбертом Эйнштейном. А в годы войны англичане вывезли его в бомболюке самолета. Мозг его так ценен, что был отдан приказ сбросить ученого в море, если фашисты заставят посадить самолет...
И тут Бор, пристрастившийся было к хванчкаре, оттолкнул бутылку, резко встал и собрался уходить.
- Как это называется по-русски? - спросил он у меня в упор.
Бес дернул меня за язык:
- Вы хотите сказать "потемкинская деревня"?
- Yes. Pоtemkin village.
- Но это никто не подстроил. Клянусь честью! - закричал Андроникашвили.
- Прошу, подойди сюда, - обратился он к тамаде. - Откуда ты знаешь о жизни профессора Бора?
- Вы меня не помните, батоно (господин) профессор? Я Вахтанг Гомелаури, учился у вас на физмате. Вы и рассказывали нам эту историю. А здесь, в деревне, я школьный учитель.
- Напиши уравнение Эйнштейна, - вступил в разговор Нильс Бор. - И уравнение Шредингера знаешь?
Экзамен прошел успешно. Гости снова сели за стол. Бор стал допивать свою бутылку вина. И вдруг он поднялся и произнес спич. Но об этом - чуть позже. А вечером мы были в институте. И тут чуть не случилось непоправимое. Визит подошел к концу. Предстояло спуститься вниз.
- Может, спустимся по лестнице? - задумчиво сказал директор.
- Зачем? Лифт только что отремонтировали.
- Тогда непременно застрянем.
Лифт со стуком остановился между этажами. Бор мешком свалился на пол, сказав фру Маргарет что-то по-датски, а затем почему-то по-немецки: "Ишь штербе" ("Умираю"). Вот была бы история, думал я годы спустя, Бор умирает у меня на руках, совсем как Лев Толстой на станции Остапово.
- Всех уволю! - заорал директор.
И лифт тронулся.
Остальное, как говорят в Америке, история. И веселый праздник Архимеда на площади МГУ, и выступление Оге Бора в Дубне по-русски, и Открытое письмо политикам и ученым мира, которое Нильс Бор раздавал после выступления в Московском Доме литераторов.
* * *
. Остался в памяти тост, произнесенный Бором тогда, весной 1961 года, в горах Кахетии, за Гомборским перевалом.
Он вспомнил шотландскую легенду, где странствующего музыканта попросили спеть волшебную песню. Музыкант долго отказывался, справедливо полагая, что песня нарушит покой шотландцев. И все же он запел, люди ему внимали, а затем, осознав грозящую беду, вооружившись мечами, вышли на битву со страшными драконами.
- В наше время, - продолжал Бор, - люди создали еще более страшных драконов, грозящих уничтожить род человеческий. Чтобы избавиться от них, люди должны осознать опасность и сплотиться для борьбы.
Бор имел в виду оружие массового уничтожения, которое сам же, увы, помог создать. Но как избавиться от него, романтик Бор не знал. Он верил, что на пути к цели следует преодолеть завалы лжи. И мне кажется, он радуется там, в ином мире, что в нашем мире побеждает правда - о науке его времени, о великих ученых, заложивших ее фундамент, о нем самом.
Ведь сказано: люди проходят, как тени, но дела их остаются, как скалы.
Свежие комментарии