В этнографической науке до последнего времени слабо еще изучены особенности переходного периода от родового общества к классовому. Не совсем уточнены такие сложные проблемы этого этапа в истории че­ловеческого общества, как характер институтов и норм, сменяющих ро­довое устройство. Правда, общепризнанным в настоящее время можно считать положение о том, что формы родовой структуры долго бытуют и в этот период, хотя внутреннее их содержание коренным образом меня­ется.

Сжатая и предельно четкая характеристика этой эпохи дана Ф. Эн­гельсом в предисловии к первому изданию его труда «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Определив основную зако­номерность родового общества, Энгельс писал: «Между тем в рамках этой, основанной на родовых связях структуры общества все больше я больше развивается производительность труда, а вместе с ней — частная собственность и обмен, имущественные различия, возможность пользо­ваться чужой рабочей силой и тем самым основа классовых противоре­чий: новые социальные элементы, которые в течение поколений старают­ся приспособить старый общественный строй к новым условиям, пока, наконец, несовместимость того и другого не приводит к полному перево­роту»[1].

Вся работа Энгельса посвящена по существу анализу конкретных исторических примеров этой эпохи разложения родового строя и станов­ления классового общества. А в IX, заключительной главе своего труда Энгельс исследует «общие экономические условия, которые подрывали родовую организацию общества...»[2].

В настоящее время установленные Энгельсом экономические причи­ны и закономерности распада родового строя и становления новых форм общественных связей убедительно прослеживаются в работах не только советских ученых, но и большинства зарубежных этнографов.

Большинство ученых видит основные причины, вызывающие становле­ние новых форм общественных связей, в появлении частных богатств, з развитии частной собственности на средства производства — скот, рабов, позднее на землю.

Начиная с Моргана, этот переходный период получил в науке назва­ние военной демократии. Главными ее особенностями Л. Г. Морган счи­тал сохранение от родового строя первобытного демократизма и «господ­ство военного духа». Демократизм он видел, во-первых, в том, что структурными единицами военно-демократической организации общест­ва были роды, фратрии и племена, и, во-вторых, в том, что народ был свободен выбирать и смещать должностных лиц (вождей) и контролиро­вать их действия. Впервые он нашел этот строй у ацтеков[3].

«Там, где господствует военный дух, как это было у ацтеков, — писал Морган, — там естественным путем при родовых учреждениях возникает военная демократия»[4]. Морган считал, что военно-демократический строй «не подрывает свободного духа родов и не ослабляет демократиче­ских принципов, но гармонически с ними. сочетается»[5]. Однако в свете накопленных знаний теперь совершенно очевидна идеализации Морганом ацтекского общества, переоценка им ацтекского демократизма. Особен­но это сказалось в положении Моргана о том, что ацтекская конфедера­ция по своей структуре и симметричности стояла, вероятно, ниже кон­федерации ирокезов[6].

В «Древнем обществе» Морган выделяет четыре этапа в развитии межплеменных объединений: от временных объединений для взаимной защиты, через более или менее длительный оборонительный и наступа­тельный союз, к постоянной конфедерации (подобной ирокезской) и за­тем к полному слиянию племен в единый народ (например, populus rоmanus). К. Маркс в своем конспекте «Древнего общества» особо подчер­кивает эти выводы Моргана[7].

«Общественное устройство американских туземцев,—писал Морган,— началось с рода и кончилось конфедерацией, причем последняя была высшей точкой, достигнутой их общественными учреждениями»[8]. Ироке­зы и ацтеки по Моргану — «два выдающихся примера индейской конфе­дерации»[9]. Но, анализируя далее общественное устройство ацтеков, Морган высказывает сомнение, «была ли организация ацтеков просто оборонительным и наступательным союзом под главенством племени ацтеков или же конфедерацией»[10]. Эту противоречивость в оценке Мор­ганом уровня развития ацтеков отчасти можно объяснить тем, что глав­ную цель своего изучения ацтекского общества Морган видел в опро­вержении распространенной в историографии того времени, точки зрения на ацтекское общество как монархию. Отсюда подчеркивание им демо­кратических принципов этого общества, стремление проследить в нем нормы родового общества.

Военной демократией называл ацтекское общество и современник Моргана, известный мексиканист А. Банделье[11]. Крупнейший современ­ный мексиканский археолог и этнограф А. Касо также пользуется этим термином при характеристике ацтекского общества, но он, равно как и авторитетный исследователь ацтекского общества Ф. Кац, считает, что ацтекское общество ушло в своем развитии ко времени конкисты значи­тельно дальше, чем допускал Морган [12].

К. Маркс и Ф. Энгельс дали глубокий анализ исторической сущности военно-демократического строя на материалах из истории греков герои­ческого периода (XII—IX вв. до н. э.) и римлян так называемого цар­ского периода (VIII—VI вв. до н. э.). Они показали, что, хотя военная демократия и основывается еще на родах, фратриях и племенах, но вы­растает из них, представляя следующий, более высокий этап развития общества. Характерной особенностью этого этапа Маркс и Энгельс счи­тали появление частных богатств, неравное их распределение и зарождение на этой основе антагонистических классов. Родовая структура об­щества на этом этапе носит формальный характер, фактически же оно представляет собою антитезу родовому обществу. Институты родового общества преобразуются в органы управления, с помощью которых бога­тая племенная верхушка подчиняет себе основную массу соплеменников.

Демократизм военно-демократического строя заключался в более или менее широкой базе развивающихся органов управления в участий в управлении вооруженного народа. «Военачальник, совет, народное собрание,— писал Ф. Энгельс,—образуют органы родового общества развивающегося в военную демократию. Военную потому, что война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями на­родной жизни... Война становится постоянным промыслом»[13].

Советские археологи, историки и этнографы обнаружили военно-демократический строй как у древних обитателей европейских степей так и у многих народов Средней Азии и Казахстана XI—XVII вв. Важное значение в теоретическом изучении общеисторической сущности военной демократии имели работы С. П. Толстова и М. О. Косвена [14].

На большом конкретном материале советскими учеными было уточ­нено место военной демократии в истории общества как переходной эпох и от доклассового общества к классовому, как эпохи развития отно­шении экономического и социального неравенства и формирования ран­ней формы государственности, призванной охранять возникавшую част­ную собственность от коммунистических принципов распределения пред­шествующей эпохи. Характеризуя социальное содержание этой эпохи С. П. Толстов справедливо заключает, что общество на этом этапе «и доклассовое и классовое одновременно, потому что это общество рево­люционной перестройки всех общественных отношений, когда средства­ми, заимствованными из родового общества и приспособленными к зада­чам новой эпохи, осуществляется создание базы классово-антагонисти­ческого общества»[15].

Новейшие исследования народов Америки и Африки дают богатый материал, подтверждающий и конкретизирующий сделанные современ­ной наукой выводы о сущности военной демократии.

Можно сказать например, что в раннеколониальный период террито­рия современных США была страной господства военных демократий над периферийными племенами.

На востоке господствовали сильные военно-демократические конфеде­рации племен ирокезов, поухатанов, криков, натчезов, делавшие набеги на племена к западу от них. В центре американских степей действовали воинственные племена кочевых коневодов и охотников — черноногие, Да­коты, кроу, команчи и др., с явными признаками становления военных демократии. Их влияние распространялось и на лесные племена, жив­шие между р. Миссури и Великими Озерами на востоке, и на племена предгорий Скалистых гор на Западе. За Скалистыми горами, на северо-­западном побережье развивались военные демократии приморских пле­мен рыболовов-охотников. Материалы по истории этих племен в колониальный период позволя­ют установить своеобразие становления военной демократии, с одной стороны, у оседлых земледельческих племен и у племен кочевников-коневодов и охотников — с другой. Характерный пример первых дают ирокезы и племена юго-востока Северной Америки.

Ирокезская конфедерация в исследованиях Моргана предстает как высший рубеж в развитии индейцев Америки. С этой оценкой места кон­федерации в истории индейского общества соглашался, как известно, и Энгельс, писавший: «Союз ирокезов представляет самую развитую об­щественную организацию, какую только создали индейцы»[16]. Но, обоб­щая сведения о ней Моргана, Энгельс добавляет, что «образование сою­за племен означает уже начало ее (родовой организации.— Ю. А.) раз­рушения, как мы это еще увидим и как мы это уже видели на примерах попыток ирокезов поработить другие племена»[17]. Обращает на себя вни­мание тот факт, что, ставя ирокезскую конфедерацию в один ряд с ацтек­ской и даже выше ее, Морган нигде не называет ирокезское общество военно-демократическим. Однако материалы, содержащиеся в его книге «Лига ирокезов» и в специальной главе «Древнего общества» о структу­ре и деятельности ирокезской конфедерации, бесспорно характеризуют ирокезское общество той эпохи как военную демократию.

Особенности ирокезской конфедерации Морган восстанавливал по воспоминаниям и преданиям ирокезов середины XIX в., когда они уже почти столетие жили в резервациях США и Канады, по которым уце­левшие остатки ирокезских племен были разбросаны после полного раз­грома их конфедерации войсками США в 1779 г. Сравнительно редко обращался исследователь к письменным источникам XVII—XVIII вв., по которым в наши дни ученым удается более полно проследить деятель­ность конфедерации в период колонизации Северной Америки европей­скими державами.

В свете современных исследований очевидно, что Л. Г. Морган был недостаточно последователен в оценке уровня развития ирокезского об­щества. Об ирокезах он писал: «В эпоху открытия они были по своему уму и развитию высшими представителями красной расы к северу от Новой Мексики, хотя, пожалуй, стояли ниже некоторых племен Мекси­канского залива по своим производствам. По широте и качеству своих умственных способностей они должны быть причислены к самым разви­тым индейцам Америки»[18].

Эта непоследовательность объясняется не только недостаточным учетом Морганом данных исторических источников, но и специальными целями, которые он перед собой ставил, изучая ирокезское общество. Он стремился раскрыть закономерности развития родового строя. Об этом говорят и его слова, что ирокезские роды он берет в качестве типи­ческих образцов этого института в «ганованской семье», и особенно сле­дующая фраза, хорошо раскрывающая специфичность его интереса имен­но к ирокезам: «Ирокезы провели свою схему управления от рода до кон­федерации, осуществив ее полностью в каждой из частей этого строя, и дали превосходную иллюстрацию возможностей родовой организации в ее архаической форме»[19]. Характеризуя ирокезский род как архаиче­ским, Морган показал его в развитии, понимая, что созданием конфеде­рации родовая организация ирокезов достигла своей «высшей точки».

Сама архаичность ирокезского рода понималась Морганом весьма относительно. Высказав положение, что род возникает «в периоде дико­сти» и «изменяется от своих низших к высшим формам вместе с прогрес­сивным развитием людей»[20], Морган относил ирокезский род к низшей ступени варварства, на которой, по его определению, они были открыты. Говоря о счете происхождения по женской линии, как признаке архаи­ческого рода, Морган отмечает, что этот счет «восходит до среднего пе­риода дикости, например, у австралийцев, сохраняется у американских ту­земцев на высшей ступени дикости и низшей ступени варварства со случайными исключениями»[21]. Таким образом, низшая ступень варварства мыслилась Морганом как высший этап развития архаического рода в его ирокезской форме. Главная мысль Моргана заключалась в том, что ирокезский род — непосредственный предшественник греческого и рим­ского рода. Не случайно он на протяжении всего своего исследования так часто сопоставляет его с родами древних греков и римлян. Два ос­новных признака — счет родства по женской линии и наследование иму­щества умершего сородичами — отличает, по мысли Моргана, ирокезский «архаический» род от римских и греческих родов[22].

Так же определяли место ирокезского рода в истории первобытного общества и классики марксизма. В начале главы «Варварство и цивили­зация» Ф. Энгельс писал, например: «Возникнув на средней ступени ди­кости... род достигает своего расцвета на низшей ступени варварства»[23]. Но Энгельс увидел, как уже отмечалось, в общественном устройстве ирокезов не только расцвет рода, но и начало его разрушения и связал этот процесс с деятельностью ирокезской конфедерации. Главную заслу­гу Моргана классики марксизма видели в том, что он обосновал учение о роде как основной форме первобытного общественного строя и пока­зал его в развитии, доказав, что отцовскому роду всюду предшествовал материнский. Морган, по словам Энгельса, «в родовых связях северо­американских индейцев нашел ключ к важнейшим, доселе неразреши­мым загадкам древней греческой, римской и германской истории»[24].

Не случайно реконструируемый Морганом родо-племенной строй ирокезов, хотя и сохранял еще некоторые признаки более древней мате­ринско-родовой организации, в основном отражал черты военно-демокра­тического строя, который для ирокезов, современников Моргана, был также уже эпохой далекого прошлого.

Очевидно, что в памяти ирокезов об их прошлом смешивались приз­наки двух периодов их истории и древние черты родового строя и черты эпохи военной демократии. Поэтому род и племя в описании Моргана совершенно отчетливо рисуются как структурные единицы ирокезской конфедерации. При перечислении, например, прав и обязанностей иро­кезского рода на первое место Морган ставит право избирать и смещать сахемов и вождей, указывая, что это право рода ограничено и что выб­ранные родом должностные лица должны утверждаться советом племен и советом союза племен. И это понятно, потому что сахем рода был чле­ном совета племени и совета союза племен. Таким образом, Моргану удалось восстановить лишь самые общие черты рода. Это неоднократно отмечалось и Ф. Энгельсом. Например, в предисловии к первому изда­нию своего труда. Энгельс пишет: «Великая заслуга Моргана состоит в том, что он открыл и восстановил в главных чертах эту доисторическую эпоху нашей писаной истории...»[25].

Труд Моргана действительно был открытием, ибо в то время, когда он восстанавливал основные черты родового устройства, у ирокезов от той эпохи оставался, говоря словами Маркса, «лишь запах ладана»[26].

Неудивительно, что в своем стремлении установить особенности родо­племенного строя ирокезов Морган упустил из виду или недооценил со­циальный смысл явлений, уже возникших в ирокезском обществе, но противоречивших нормам родового строя. О глубоких социальных изме­нениях в ирокезском обществе XVII—XVIII вв. говорило появление то­варного промысла пушнины, превращение войны в промысел, завоева­тельная экспансия ирокезов, наличие в ирокезском обществе рабства и разных форм эксплуатации покоренных племен: одних, например, дела­варов, ирокезы заставляли обрабатывать для них землю, а с других пле­мен собирали дань мехами. Морган не учитывал значения меховой тор­говли— основного стержня, вокруг которого развивалось ирокезское общество в XVII—XVIII вв., и формировалась сама их конфедерация.

Дата возникновения конфедерации ирокезских племен пока еще окон­чательно не установлена в науке. Как известно, Л. Г. Морган и Г. Хэйл считали, что она возникла в середине XV в., тогда как Бошамп и Хьюпорт относили ее возникновение к концу XVI в. Но как убедительно по­казал известный историк ирокезских войн Дж. Хант[27], еще в начале XVII в. не были известны объединенные выступления ирокезских племен. Зато множество данных свидетельствует об их разобщенности и даже столкновениях между этими племенами. Небольшие ирокезские отряды, предпринимавшие в начале XVII в. военные походы с целью грабежей и торговли на р. Св. Лаврентия (где торговля мехами велась уже с на­чала XVI в.), формировались по родовому, либо племенному принципу. Однако к 1630-м годам в ирокезском обществе произошли коренные из­менения: европейские товары, особенно ружья, боеприпасы и металличе­ские орудия и посуда, твердо вошли в быт, и продажа мехов с целью при­обретения этих товаров стала для ирокезов жизненно важной. Вскоре хищнический отстрел пушного зверя привел к его истреблению в районе расселения ирокезских племен. Перед ирокезами встала проблема по­исков новых источников Пушкины. Она-то и толкнула ирокезов на путь ярко описанных в литературе истребительных войн и завоеваний против соседних племен, начало которых Хант датирует 1626 г.[28] В своем ис­следовании Дж. Хант приходит к хорошо аргументированному выводу о том, что именно войны и создали конфедерацию, как наступательный союз пяти ирокезских племен.

Почти на всем протяжении последующих двух столетий в ирокезском обществе действительно господствует «военный дух», культ войны и ге­роев . Это героический период ирокезской истории. Материальной ос­новой «военного духа» была жажда наживы путем захвата мехов и охот­ничьих угодий у племен, живших к северу и западу от ирокезов. Уже в 1637 г. могауки покорили и обложили данью могикан, которым до этого сами платили дань. Начав с 1642 г. грабительские набеги на торговые флотилии гуронов, объединенное войско могауков и сенека, состоявшее из 1000 воинов, в 1649 г. положило конец существованию этого процве­тающего и многочисленного племени. В 1651 г. могауками и сенека было частью уничтожено, частью захвачено в плен и разогнано племя «ней­тральных». В 1654 г. были покорены и разогнаны эри, а в 1675 г. такая же участь постигла сусквеханноков. Земли этих племен, «очищенные» от их обитателей, превратились в охотничьи угодья ирокезов. Но ироке­зы продолжали свои набеги на племена, жившие далее к западу, в райо­не Великих Озер.

Наряду с военной деятельностью, ирокезы искусно применяли к сво­ей выгоде тактику мирных договоров как с индейскими племенами, так и с соперничавшими между собой колонизаторами: французами и гол­ландцами, французами и англичанами. С конца XVII в. ирокезская Лига пользовалась враждой между европейскими державами и играла роль буфера между расширяющимися колониями Франции и Англии.

В этих исторических условиях развивался военно-демократический строй ирокезского общества, руководство которым все более сосредото­чивалось в руках вождей и военачальников. Суживались его исходные первобытно-демократические основы. Оформлялись органы управления как в каждом племени, так и общесоюзные. Необходимость в этих органах диктовалась внешней политикой войны и мира ирокезских племен, нуждами управления покоренными племенами и взимания с них дани, так и осложнявшимися отношениями внутри племен что было следствием развивавшихся внутри ирокезского общества противоречий между богатыми и бедняками, между военной элитой и наследственными схемами, между свободными и рабами, между ирокезами и включавшимися в их племена большими группами из покоренных племен. О широких размерах практики так называемого «усыновления» чуже­племенников ирокезскими племенами свидетельствуют сообщения иезуи­тов. Один из них уже в 1656 г. писал, что в Ирокезии меньше ирокезов, чем чужеплеменников , что «в стране сенека живут 11 различных наций»[29].

К концу XVII в., как установил Дж. Хант, чужеплеменники и их потомки численно преобладали в ирокезских племенах [30], но власть в племенном управлении сохраняли в своих руках ирокезы, лишь изредка допуская к ней «усыновленных». Включавшиеся в племя чужеплеменников формально, в силу древней традиции, «усыновлялись» отдельными племенами и общинами, но на правах людей «второго сорта». Ирокез­ское племя фактически превращалось в объединение разнородных по своему этническому происхождению и составу общин. Широко приме­нявшаяся практика «усыновления» чужеплеменников была одним из ярких свидетельств распада у ирокезов родового строя.

Сама конфедерация в XVIII в. не была уже союзом родственных пле­мен. В нее помимо близких по языку тускарора были включены на поло­жении зависимых сиуязычные тутело и алгонкиноязычные делавары

Нарушение родового принципа в ирокезском обществе уже в XVII в прослеживается во всем. Нарушалась матрилинейность наследования: уже Морган отмечал случаи передачи имен от отца сыновьям. Длинный дом (овачира) как экономическая единица уже уступал место малой семье. Хотя она сохраняла еще значение как коллективный собственник земли, сообща обрабатываемой женщинами овачиры, но урожай делил­ся между малыми семьями. В своей последней работе «Дома и домашняя жизнь американских туземцев» Морган пишет: «Длинные дома ироке­зов исчезли еще до начала девятнадцатого века. Современные индейцы знают о них мало и не сохранили почти никаких подробностей ни о внеш­нем виде этих жилищ, ни о существовавшем в них жизненном строе. Не­которые сведения об этих домах уцелели только среди тех групп индей­цев, которые дорожат и интересуются своими древними обычаями Жизнь в длинных домах стала уже достоянием предания...»[31]. Приводимые же им сведения о длинных домах ирокезов Морган почерпнул из описаний путешественников XVII в., посетивших селения ирокезов.

Отдельная семья становится товаропроизводящей промысловой еди­ницей и сооственницей частных богатств, а нередко и земли в виде лес­ных заимок. Ирокезы были знакомы с техникой обработки меди и бронзы, а с конца XVIII в — серебра.

Эти изменения в области экономической сказались и на отношениях между полами, между мужем и женой. Несмотря на сохранявшуюся матрилокальность браков, Морган в то же время устанавливает, что «влияние женщины в домохозяйстве не выходило за его пределы и со­всем не отражалось на делах, касающихся рода, фратрии и племени Влияние женщины ограничивалось пределами дома, и этот порядок со­вмещался с той жизнью терпеливого тяжелого труда и общего подчине­ния мужу, которую ирокезская женщина покорно принимала как вечную долю ее пола»[32]. Вероятно, «извечность» этой женской доли была не древнее начала колонизации Северной Америки. Род на протяжении XVII—XVIII вв. превращался в объединение не только кровных родст­венников, но и рабов и принятых в род частей покоренных племен, при­чем численно последние уже в середине XVII в. перегнали самих ироке­зов. Женщины и простолюдины были устранены от непосредственного участия в управлении племен. Их мнение высказывалось специальными ораторами из ордена Сосны. В выборе родовых вождей участвовали лишь знатные женщины из титулованных семей. Земледельческий труд иро­кезский воин-зверолов презирал, считая его уделом женщин, пленников и покоренных племен. Так, например, мужчинам-делаварам, как сооб­щал Морган, ирокезы запретили заниматься мужскими делами и прика­зали выполнять земледельческие, женские работы[33].

Власть в ирокезском племени и конфедерации сосредоточивалась в руках трех групп племенной знати: наследственных гражданских вож­дей — сахемов, жрецов — «хранителей огня», военачальников и заслу­женных воинов, объединенных в орден Сосны. Последние сначала допу­скались в Совет в роли ораторов и послов, но постепенно власть в Лиге все больше захватывалась военной элитой. Грабительские войны усили­вали власть военных вождей, в руках которых скапливались значитель­ные богатства. Это способствовало укреплению личной власти, правда еще раздельной — гражданской и военной. Разделение гражданской и военной власти соблюдалось настолько строго, что «мирные» вожди от­странялись от участия в походах. Но если сахем отправлялся в поход, го он снимал с себя «рога» как символ сахемства до своего возвращения. Даже при этом разделении власти, влияние военачальников в Лиге все более возрастало.

Длинный дом стал символом развивавшейся конфедерации. У ироке­зов развилось чувство единства как «людей длинного дома». Длинный дом стал местом заседаний совета конфедерации и местом общих обря­дов и празднеств. Был разработан сложный протокол проведения засeданий Советов как племенных, так и общесоюзного и сопровождающей их обрядности. Со временем общесоюзный совет распался на три различ­ных по своим функциям Совета: 1) гражданский, ведавший вопросами войны и мира; 2) траурный, возводивший в должность новых вождей и сахемов; 3) религиозный, собиравшийся для отправления общих празд­неств. В деятельности ирокезской конфедерации как в сношениях с ин­дейскими племенами, так и, особенно, с европейскими колонизаторами проявились незаурядные дипломатические способности ирокезов. Многие из европейских колонизаторов высоко оценивали достоинства этих «лес­ных дипломатов».

Все особенности истории ирокезов XVII—XVIII вв. характеризуют их общество на этапе перехода от «социальной», по терминологии Мор­гана, организации к «политической».

Сходны по своей военно-демократической структуре с ирокезской Лигой конфедерация поухатанов, объединявшая алгонкинские племена, конфедерация криков как союз мускогских племен, союзы натчезов и тимукуа юго-восточной части Северной Америки.

Об этих конфедерациях существует уже большая литература[34]. Все эти племена дают яркий пример приспособления родовых, фратриальных и племенных делений к нуждам развивающейся военной демократии. Наряду с засвидетельствованными у них признаками становления пат­риархальной семьи[35] у большинства объединявшихся в конфедерации юго-восточных племен сохранялась матрилинейность наследования долж­ностей племенных вождей в пределах правящих родов но уже в рамках определенных семей.

Несколько иным путем шел процесс развития военной демократии у кочевников-коневодов и верховых охотников на бизонов североамери­канских степей. Для аборигенного населения Северной Америки пасту­шеское коневодство было совершенно новым хозяйственным укладом, и возникло оно как одно из следствий европейской колонизации материка, с которой было связано и появление одомашненной лошади в Северной Америке. Индейское коневодство развивалось на протяжении XVIII первой половины XIX в., когда все новые и новые племена переходили к кочевому образу жизни коневодов-верховых охотников от оседлого земледелия, пешей охоты и рыболовства. Переход к коневодству был важным шагом в развитии производительных сил в индейском обществе, повторившем в сжатые сроки историю кочевников Старого Света. Выделение пастушеских племен из остальной массы индейцев Северной Аме­рики ознаменовало возникновение в этом обществе первого крупного об­щественного разделения труда и оказало огромное влияние на развитие всех индейских племен материка. Переход к коневодству ускорил распад родовых норм. Частная собственность на лошадей послужила основой деления общества на бедных и богатых. Война в виде грабительских набегов с целью захвата лошадей приобрела значение промысла и стала нормальным состоянием индейского кочевого общества, приобретшего черты военизированного общества.

Организация для войны и культ войны — характерные признаки со­циальной жизни индейских кочевников этого периода в их истории. Военно-демократический строй в этих условиях был неизбежной формой организации общества. В качестве структурных единиц его выступали институты родового общества. Племя приобретало значение политиче­ской единицы. Во главе каждого племени стоял совет, состоявший и старейшин кочевых общин, прославленных воинов, жрецов и шаманов, всех племен мы видим разделение гражданской и военной власти. Верховная власть в племени была разделена между «мирным» вождем и военачальником. Должность первого была семейно-наследственной, но чтобы занять ее, необходимо было прославиться на поле брани. В то же время занятие поста «мирного» вождя заканчивало военную карьеру ин­дейца. «Мирный» вождь не должен был участвовать в набегах Но если он отправлялся в поход, то передавал свои полномочия кому-либо из приближенных. Военачальник назначался советом племени из наиболее способных и активных предводителей.

Демократические основы политического управления этих племен по­степенно сужались, и власть все больше сосредотачивалась в племенном совете, в заседаниях которого принимали участие четыре класса долж­ностных лиц: 1) мирные вожди, 2) военачальник, 3) жрецы-хранители племенных святынь и 4) заслуженные воины, заменившие собой участие вооруженного народа.

Племенная структура степных кочевников материализовалась в лет­нем общеплеменном стойбище. Оно разбивалось в форме кольца, по ко­торому каждая большесемейная община имела свое определенное место. В центре кольца разбивалась палатка племенного Совета — «тиотипи» по-дакотски, т. е. «шатер шатров». «На равных расстояниях от нее,— писал К. Уисслер,— ставились палатки воинов»[36]. Характерно сходство стойбища американских степняков с куренями древних монголов[37].

Становление органов публичной власти у этих племен шло по пути трансформации такого института родового общества, как мужские сою­зы. В условиях военизированного племени мужские союзы стали формой организации вооруженного народа, приобрели значение военных единиц, военных школ, питомников военный элиты и военных дружин. Такой же трансформации подверглись мужские союзы некоторых племен Африки. У туркана, например, «система возрастных союзов, по словам П. Гулли­вера, была основой примитивной военной организации[38]. У большинства индейских племен сложилась иерархия этих союзов; постепенно сужа­лась их демократическая основа, членство в каждом из них стало опре­деляться происхождением, успехами на поле брани, богатством и возра­стом. Бедняки не у всех племен могли стать членами мужского союза или объединялись в союзы, стоящие на низшей ступени иерархической лестницы. В каждом племени один из мужских союзов выполнял функции органа господства богатой племенной верхушки. У одних племен сох­ранялся еще принцип очередности наделения этими функциями различ­ных военных союзов на сезон летнего объединения племени в общем стойбище. У других (черноногих и чейенов, например) эти функции были закреплены уже лишь за одним из военных мужских союзов. Члены та­кого общества (акацита по-дакотски) облекались советом племени широ­кими полномочиями: они следили за порядком и проводили в жизнь ре­шения племенного совета. Они пользовались большими правами, вплоть до применения физической силы. Об этом говорил кнут, вручавшийся им при церемонии назначения.

Роль индейских акацита можно сравнить с ролью древнерусских дру­жинников, древнемонгольских нукеров. И те и другие выполняли функции военных слуг племенной верхушки. Помимо сезонного выполне­ния полицейских функций военным союзом, при каждом «мирном вож­де» постоянно состояло несколько воинов — его телохранителей, помощ­ников и советников. Военачальников везде сопровождала дружина. Их влияние определялось успехом в организации походов, щедростью в раз­даче военной добычи. Военные заслуги не наследовались, но могли быть «подарены» одним воином другому. Этим пользовались молодые люди из богатых семей, принимая подобный «дар» от простых воинов, когда им не хватало воинских отличий для занятия того или иного поста.

Война обогащала и усиливала влияние военной элиты, восстававшей против наследственных «мирных» вождей и нередко узурпировавшей их места.

Борьба между наследственными «мирными» вождями и военачальни­ками, окруженными дружиной, — характерная особенность индейского кочевого общества XVIII — начала XIX в.

Влияние военачальников необыкновенно возросло в период индейских войн против наступавших на степи колонизаторов. По существу полити­ческая организация многих индейских племен первой половины XIX в. на короткий период приобретала черты военно-олигархического строя, кру­шение которого наступило вместе с победой войск колонизаторов и раз­гоном индейцев по резервациям.

Оборонительно-наступательные военные союзы отдельных племен степняков были характерной чертой их военно-демократического строя.

У индейцев северо-западного побережья Северной Америки военно­демократический строй складывался на основе высокопродуктивного по тем условиям рыболовно-охотничьего хозяйства.

Наиболее ранние сведения об общественной жизни племен этого района Северной Америки свидетельствуют о том, что они переживали этап распада норм родового общества. Наличие наследственного патри­архального рабства говорило о довольно длительном периоде его су­ществования и об экономической значимости рабского труда. Хотя раб­ство здесь не было еще основой способа производства, но в хозяйствах племенной знати эксплуатация труда рабов имела важное значение. С этим было связано и формирование идеологии рабовладельцев, прези­равших всякую черную работу. В социальном плане рабство было веду­щим элементом, определявшим ход общественного развития этих пле­мен. С его появлением возникло первое классовое деление общества на рабов и рабовладельцев. С рабством же было связано и деление свобод­ных на племенную знать и простолюдинов. Наряду с рабством здесь возникают элементы эксплуатации и закабаления простых общинников.

Материальной основой всех этих процессов в жизни указанных пле­мен был рост производительности труда в рыболовстве, как высоко спе­циализированной отрасли индейского хозяйства, развитие оживленной торговли его продуктами как между племенами побережья, так и послед­них с внутриматериковыми племенами. В торговле вдоль побережья от Аляски до Калифорнии особым товаром были рабы. Военные набеги были основным источником рабов, этого ценнейшего вида частной собст­венности, обладание которым определяло место человека в обществе. Не удивительно поэтому «господство военного духа» в обществе индейцев северо-западного побережья, проявившегося во всех сторонах их соци­альной и духовной жизни. Война была не менее важным промыслом, чем рыболовство, но наиболее почетным и достойным племенной знати заня­тием. Совершенствование в нем, воспитание и закалка воинов с детских лет, проповедь воинской храбрости были в центре повседневной жизни индейцев. Именно поэтому так богат военный эпос индейцев. В генеало­гических легендах воспевались прежде всего воинские подвиги и храб­рость предков, прославившихся разбойничьими набегами на другие пле­мена, уничтожением селений и порабощением вражеских племен. Осо­бенно почетным считался захват в рабство знати. Характерна в этом от­ношении военная эпопея квакиютлей о воине «Каменное тело». Инте­ресно также отметить, что наряду с воспеванием воинских достоинств индейских вождей и военачальников в фольклоре индейцев нашла свое отражение также тема борьбы рабов за свое освобождение.

В отличие от внутриматериковых племен здесь развивалась тактика морских набегов. Возглавляли эти набеги обычно члены семей вождей — их младшие братья или племянники, снабжавшие своих старших брать­ев и дядей рабами и богатствами. Имена-титулы военачальников были семейно-наследственными. У всех племен шел процесс усиления роли в общественной жизни военачальников, превращавшихся из слуг вождей в военно-дружинный слой, нередко диктовавший вождям свою волю на племенных советах.

Все эти особенности социальной жизни племен северо-западного по­бережья несомненно характеризуют их как общество, находящееся на этапе военной демократии, органы управления которой носят еще черты родо-племенной организации.

Рабам противостоит организация рабовладельцев. Эксплуатация и бесправие рабов сначала как бы оправдываются и узакониваются тем, что они чужеродцы. Но постепенно происходит закабаление сородичей и соплеменников, что вызывает внутренние противоречия, для разрешения которых потребовались другие органы публичной власти. Ими стали со­ответственно трансформированные в тайные общества древние мужские союзы. Они превратились в организации богатой знати, которая использовала их для терроризирования и устрашения бедняков и рабов. Эта трансформация мужских союзов в органы господства родо-племенной верхушки характерна не только для племен этого района. Мужские сою­зы используются господствующей знатью как своеобразные органы по­давления и в Меланезии[39], и в Африке[40]. Сходный с индейцами северо­западного побережья путь становления классового общества и ранней государственности прослеживается на юго-востоке Северной Америки у индейцев калуза — рыболовов и собирателей морских моллюсков юго-­западной Флориды[41].

Современные исследования политической жизни различных народов убедительно говорят о том, что военно-демократическая организация возникает там и тогда, где и когда развитие производительности труда внутри родового общества делает возможным производство и частное, присвоение прибавочного продукта. С этим связано возникновение и раз­витие форм общественного разделения труда и развитие обмена, способ­ствующих росту частных богатств.

Древние роды раскалываются на богатых и бедных, появляется раб­ство. На первых порах возникающая частная собственность сосуществует с родовой и племенной собственностью и носит оболочку коллективной собственности. Наиболее ярко это проявляется в возникающих повсюду на этом этапе аналогичных индейскому потлачу институтах публичной раздачи частных богатств. Богатство как основа социального неравен­ства получает общественное признание только через публичную его раз­дачу. Щедрость определяет место человека в обществе, степень его влия­ния и власти. Накопление частных богатств приобретает значение важ­нейшей общественной цели. Но формы эксплуатации соплеменников но­сят еще неразвитый характер, поэтому война приобретает значение од­ного из главных источников обогащения, становится промыслом.

Диалектическая сущность этой эпохи заключается в том, что круше­ние основ родового общества происходит путем использования институ­тов самого этого общества. Изменяется сущность самих родов, которые превращаются в объединение богатых и бедных, наряду с сородичами большой процент начинают занимать принятые в род бедняки и военно­пленные. Родовые отношения взаимопомощи перерождаются в отноше­ния эксплуатации богатыми сородичами бедных. Родовые связи и освя­щенные традицией права и обязанности сородичей используются бога­той родовой верхушкой как средства внеэкономического принуждения. Отсюда небывалые прежде размеры адаптации в род. Древние мужские союзы превращаются постепенно в органы господства богатых. Экономи­ческой единицей в обществе постепенно становится патриархальная семья, включающая рабов. Территориальной единицей военно-демокра­тического общества становится соседская община в различных ее фор­мах — сельской, рыбацкой, кочевой.

Союзы племен являются характерной чертой этой эпохи. Образова­ние конфедераций племен в период военной демократии означало не только сближение и смешение разноплеменников и начало образования народностей, но и возникновение отношений специфической субордина­ции в рамках племенных объединений.

В процессе развития общества на этом этапе «весь родовой строй, — по словам Энгельса, — превращается в свою противоположность: из ор­ганизации племен для свободного регулирования своих собственных дел он превращается в организацию для грабежа и угнетения соседей, а со­ответственно этому его органы из орудий народной волн превращаются в самостоятельные органы господства и угнетения, направленные против собственного народа»[42].

В работах западных этнографов этап военной демократии часто об­означается то понятием «государство, основанное на родстве» (kinship state), то «безгосударственное общество», то как «управление вождей». Последнее иногда определяется как разновидность «безгосударственного общества»[43]. Как нам представляется, лишь понятие «управление вож­дей» в какой-то степени характеризует, но только одну сторону, сущ­ности этой эпохи — власть вождей, но игнорирует роль войны в установ­лении и укреплении этой власти.

Что касается первого термина, то, как мы стремились показать, это общество уже не родовое, но это еще и не государство, хотя родовая структура в нем сохраняется как форма становящейся государственно­сти. Выражение «безгосударственное общество» слишком не конкретно, потому что и родовое общество является безгосударственным, и антиисторично было бы отождествлять его с эпохой военной демократии — по существу эпохой крушения, отживания всех основ родового общества. Термин «военная демократия» на наш взгляд, наиболее точно определяет сущность изучаемой нами эпохи.

Накопленные на сегодняшний день этнографической наукой данные позволяют говорить об универсальности военной демократии как формы становления ранней государственности на этапе перехода от родового общества к классовому.  Главная закономерность этого этапа — превращение органов родового строя в органы ста­новящейся государственности — подтверждается теперь конкретным материалом. Не только родовые подразделения и племена становятся поли­тическими единицами структуры возникающей государственности, но и такие институты родового общества, как мужские союзы и тайные об­щества, трансформируются в органы становящейся власти.

Такой признак родового общества как матрилинейность счета проис­хождения и наследования у многих народов сохраняется в праве насле­дования должностей по материнской линии. Но наряду с этим идет про­цесс становления патриархальной семьи. Происходит маскулинизация материнского права: вытекающими из него правами начинают пользо­ваться только мужчины. По существу едва ли не каждый институт родо­вого общества превращается в свою противоположность.