В любви борьба равносильна победе; сердце уступило уже с той минуты, как начало защищаться.
Никола Ретиф де ла Бретонн - французский писатель, один из самых популярных и плодовитых (более 200 томов) 
писателей Франции конца XVIII века. Он был автором множества романов, новелл, драм, политических трактатов и различных проектов общественных реформ.
Бургундский крестьянин, переселившийся в Париж, он знал и крестьянский быт, и жизнь плебейских слоев Парижа. Органический связанный с общественными низами, Ретиф в ответ на упреки Лагарпа и других критиков подчеркивал всегда, что высшей целью творчества считает общественную пользу. Не случайна его тесная дружба с Мерсье, знакомство с Бомарше, Колло д’Эрбуа, Сильвеном Марешалем.
У него много хорошо иллюстрированных книг, откуда можно узнать о жизни и быте в 18 веке из первоисточника. Его очень ценят любители, есть Общество Бретона, книги его продаются на аукционах, некоторые в Национальной Библиотеке Франции.
Благоговейный поклонник Руссо, Ретиф был индивидуалистом, что обусловливалось в значительной мере литературными традициями руссоизма и его углубленному вниманию к внутреннему миру человека, и значительная часть его произведений в той или иной мере автобиографична, как, например, "Парижские ночи или ночной зритель" (1788-1794).
Вместе с тем его творческое наследие имеет несомненный документальный интерес, будучи основано на скрупулезно точном наблюдении. В этом смысле в нем можно видеть одного из отдаленных предшественников натуралистической манеры Золя, хотя Ретиф, несомненно, стремился к реалистическому отображению действительности, к социальным обобщениям, к изображению социальных типов и явлений, что проявилось в наиболее популярном его романе "Развращенный крестьянин или опасности города" (1775), на руссоистскую тему столкновения порочной цивилизации с добродетелями "Естественного человека".
Социальная мысль автора весьма наивна. Предельной откровенностью отличается 16-томный автобиографический роман «Господин Никола, или Разоблачённое человеческое сердце» (1794-1797); в нём глубоко раскрыта человеческая психология, изображены быт и нравы Франции XVIII в. Реалистически-бытовой характер носит серия новелл «Современницы…», где создана галерея женских образов.
Развращенный крестьянин, или Опасности города- истории из писем реальных персонажей. Это история взросления, романов и похождений молодого человека.
Ретиф был графоман в самом высоком значении этого слова. Он писал много и во всех жанрах: в списке его сочинений присутствуют романы, пьесы и трактаты, сочинения нравоописательные и фантастические, проза моралистическая и эротическая. Перечислить даже самые основные произведения Ретифа в короткой заметке невозможно, но можно выделить главные свойства этих произведений.
Пожалуй, их два: во-первых, своеобразная документальность. Ретиф описывал в своих произведениях собственную жизнь и жизнь своих родственников и знакомых по свежим следам и с поразительной подробностью. Его многотомная книга “Господин Никола, или Человеческое сердце без покровов” [“Monsieur Nicolas, ou Le C-ur humain dévoilé”, 1797] - откровенный рассказ о собственной жизни (опубликованный, в отличие от “Исповеди” Руссо, при жизни автора).
Его “Парижские ночи, или Ночной зритель” [“Les Nuits de Paris ou le Spectateur nocturne”, 1788-1793] - “моментальные снимки” жизни парижской столицы в предреволюционную и революционную эпоху. Но наряду с пристальным вниманием к реальности для Ретифа была характерна поразительная способность генерировать проекты переустройства мира, ставящая его в ряд величайших утопистов.
Много лет спустя Эдмон де Гонкур скажет: наипервейшая задача писателя - собирание человеческих документов. В произведениях Ретифа перед нами встает такое обилие человеческих документов, как мало у кого другого. Главный его труд, шестнадцатитомный роман “Господин Никола”, представляет собой настолько откровенную и подробную хронику жизни, душевных переживаний, поступков одного человека, что писатель с полным правом дал ему подзаголовок: “Le coeur humain devoile” (Сердце человеческое без прикрас.)
Об этом романе Вильгельм фон Гумбольдт писал Гете, что это самая правдивая и жизненная книга из всех, какие когда-либо видели свет. Упоминает роман в письме к Гете и Шиллер: он называет его творением непревзойденной ценности. Ретиф и сам понимал огромное значение своей книги.
Правда, он не мнит себя выше Руссо, но видит свое место рядом с ним. Он пишет, что Руссо в “Исповеди” показывает во всех подробностях великого человека, тогда как он, Ретиф,- человека обыкновенного, раскрывая его действия с помощью самого беспощадного самоанализа. “Я дарю нации мой труд, который превосходит “Естественную историю” Бюффона, поучителен для современников и весьма полезен для потомков, ибо никогда уже, пожалуй, не появится больше на свете писатель такой безграничной искренности”.
Потомки во многом признали его правоту. Функ-Брентано в толстом труде, посвященном Ретифу, указывает сорок три исследования о писателе; его книга стала сорок четвертой. Из известных литераторов творчеством Ретифа де Ла Бретонна занимались Жерар де Нерваль, Монселе, Поль Лакруа, Ассеза, Альмера, Анрио, Гран-Картере, Коттен. Самую пространную и основательную (объемом в 32 печатных листа) монографию о нем написал немец Эуген Дюрен (псевдоним Ивана Блоха).
Всех их покорила ни перед чем не останавливающаяся, ничего не приукрашивающая, не имеющая себе равной откровенность Ретифа; их влекло к нему то же волнение, которое чувствует врач, вскрывающий тело человеческое, - и которое когда-то заставляло великого Везалия похищать с виселиц трупы и затем дома, при свете лампады, исследовать тайну тайн: человека.
Мы, как правило, с некоторым недоверием - хотя и не без уважения - читаем мемуары, написанные авторами по памяти в преклонном возрасте. Ретиф работал совсем не так. У него сохранялась не только вся его переписка (в том числе и собственные письма в копиях), но и дневниковые записи, которые он вел с пятнадцатилетнего возраста вплоть до сорока пяти лет. К ним относится и знаменитый дневник на камне.
За парижским собором Нотр-Дам есть маленький остров Сен-Луи; оставаясь вне парижской суеты, парижского шума, он и поныне сохраняет особую атмосферу древности и покоя. Здесь всегда селились поэты, писатели. Здесь жили Готье и Бодлер. В эпоху Ретифа остров был, вероятно, еще более тихим и старомодным. Здесь он бродил по вечерам, погруженный в пережитое. Ретиф был из тех, кто живет воспоминаниями. Когда с ним что-нибудь случалось, он записывал это, а после отмечал годовщину события: записи воскрешали в душе прошлое, позволяли заново его пережить. Годовщина важна была для него не менее, чем само событие. Он часто пишет (на милой его сердцу латыни): “Hodie dico: quid anno sequent, tali die, sentiam, dicam aut again” (Сегодня я говорю: что буду я чувствовать, говорить и делать в этот самый день год спустя?). Он испытывает бесконечное наслаждение при мысли: все, что год назад в этот день было неведомым, не поддающимся предвидению будущим, сегодня превратилось в известное настоящее.
Сентиментальная натура Ретифа в такие дни заставляет его - в зависимости от характера события - трепетать от счастья или, расчувствовавшись, лить слезы и страдать от душевной боли. Вдоль берега Сены на острове тянулся низенький каменный парапет, покрытый сверху каменными же плитами. На этих-то плитах и выцарапывал он - поначалу ключом, потом специально для этого подобранным стержнем - знаменательные даты своей жизни, сопровождая их кратким латинским комментарием. Конечно, экзальтированная душа его воспринимала в самых ярких красках даже такие события, которые нормальный человек посчитает ничем не замечательными. Каменные скрижали увековечивали не только начало и конец любовных его увлечений и все то, что наполняло этот период, но и дни, проведенные в веселом кругу друзей или, наоборот, омраченные перебранкой с недругами; дни, когда он начинал или заканчивал новую работу или нес ее цензору; дни, когда он просматривал корректуру или имел счастье увидеть стройные женские ножки.
В течение целых семи лет, с 1789 года по 1795-й, гулял Ретиф вечерами по берегам острова Сен-Луи, занося на камень свои заметки. Слухи о его странной мании стали распространяться в литературных кругах; но над ним не смеялись, напротив, считалось честью, если он брал с собой на прогулку кого-нибудь из собратьев по перу и они вместе, просматривая его заметки, вели философские беседы. Но в один прекрасный день романтическим прогулкам, тихому празднованию годовщин и занесению на камень новых впечатлений пришел конец. Жители острова Сен-Луи мало что понимали в литературе и в тонких движениях души; они видели в Ретифе всего лишь чудака, который бродит по берегу Сены и выцарапывает на парапете непонятные слова. Ретиф был в их глазах не знаменитым писателем, а смешным уличным чудаком. Взрослые не обижали его - разве что посмеивались да пожимали плечами; ребятишки были куда более безжалостны. Окружив его, они кривлялись, хохотали, выкрикивали издевательские прозвища. “Грифон!” - кричали они ему вслед; “грифон” - это гриф, но можно понимать это слово и как “писака”, “бумагомаратель”. Но это бы еще ничего: маленькие варвары соскребали с камня его заметки!
Уличные дети отравили вечерние прогулки и сладостные мечтания Ретифа. Он перестал приходить на остров. Гранитный дневник мало-помалу стал исчезать. Дождь и снег стирали его с камня; плиты постепенно крошились, их заменяли новыми. В середине прошлого века почитатели Ретифа пытались отыскать его заметки, но от них и следа не осталось. Спустя сто лет после смерти Ретифа де Ла Бретонна, в 80-х годах XIX века, при разборке архива Бастилии была обнаружена связка бумаг с трудно поддающимся прочтению текстом. На первом листе стояло название: “Mes Inscripcions” (“Мои записки” (фр.)). Своеобразная орфография заголовка обратила на себя внимание исследователя Поля Коттена: изучив рукопись, он убедился, что перед ним почерк Ретифа. Не жалея времени и труда, он разбирал почти нечитаемые каракули, и вскоре, к неописуемому удивлению и радости ретифоведов, выяснилось вот что. Вынужденный из-за уличной шантрапы прекратить вечерние прогулки по острову, Ретиф решил хотя бы спасти свои записи - и перенес их, в хронологическом порядке, в дневник (Коттен издал дневник в своей серии “Bibliotheque Elzevirienne” под заголовком “Mes inscripcions. Journal intime de Restif de la Bretonne” (Paris, 1889).
Одно только великолепное предисловие занимает 125 страниц. Число снабженных комментариями “записок” - 1164). Таким образом, найден был исторический документ, с помощью которого можно было проверить истинность событий в его литературных произведениях. (Как выяснилось позже, все совпадало полностью, то есть Ретиф в своих романах писал чистейшую правду.) Еще более интересной найденную рукопись делало то, что краткие латинские заметки Ретиф снабдил в дневнике пространными объяснениями, так что они обрели ясный и точный смысл. Таким образом, это был случай, когда копия оказалась гораздо ценнее подлинника - выцарапанного на камне и исчезнувшего.
Самая интересная часть дневника - та, где стареющий Ретиф пишет о своей последней, романтически начавшейся, но скандально и унизительно закончившейся любви. Историю эту Ретиф использовал дважды: сначала описал ее в отдельном романе под названием “La derniere aventure d'un homme de quarantecinq ans” (“Последнее увлечение сорокапятилетнего мужчины” (фр.)), а позже вставил в роман “Господин Никола”, где она заняла весь 12-й том. Сопоставление романов и дневника помогает вскрыть даже мельчайшие детали этой поздней любви.
Еще в 1776 году Ретиф снял квартиру у некоей дамы по имени Дебе-Леман, из Бельгии переселившейся в Париж. У нее была дочь Сара, в то время четырнадцатилетняя девочка. Ретиф был занят своими делами, литературными и сердечными, и не обращал на девочку внимания. Но вот миновало четыре года, и Сара превратилась в очаровательную девушку. Она была белокура, высока и стройна; свежему, румяному лицу ее придавало необычность застенчивое, почти печальное выражение. Ретиф начинает заниматься с нею, дает книги, читает ей вслух свои новеллы - словом, они становятся друзьями. Сначала они играют в отца и дочь; Сара даже зовет его mon papa (Мой папа (фр.)). Но игра принимает все более опасный оборот. В один прекрасный день “папа” целует “дочку” в губы, и та не только принимает это без сопротивления, но и отвечает поцелуем на поцелуй. Следуют обычные приметы расцветающей любви: в театре Ретиф и Сара держатся за руки, за обедом касаются друг друга коленями под столом. В день Нового года они поклялись друг другу в вечной дружбе; два месяца серая гусеница дружбы плела вокруг них свой кокон - и в конце февраля из кокона выпорхнула пестрая бабочка страстной любви. Но пускай об этом расскажет гранитный дневник. Под датой 25 февраля 1780 года на парапете набережной Сены были выцарапаны слова: “Felicitas: data tota” (Счастье: все дано). Что именно имеется в виду под “все”, сомневаться не приходится, ибо в последующие дни тесно выстраивается одно лишь слово: “Felix” (Счастлив), а некоторые дни были, видимо, особо памятны: там после даты стояло “Bis felix” (Вдвойне счастлив). Вплоть до конца мая идут дни счастливой любви; о подробностях дает представление роман.
Только раз случилось, что в чистом небе любви Ретифа мелькнула тень. 27 апреля парапет у Сены сообщает: “Fere lupanaris modo agit”. Как? Мечтательная Сара, дочка своего папы, ведет себя подобно девице из публичного дома? Ретиф, опытный сердцеед и соблазнитель, поражен до глубины души - однако его подозрения быстро рассеиваются; скорее всего, он сам постарался их рассеять, чтобы без помех снимать и дальше урожай поцелуев. Но вскоре глаза его открываются. 21 мая. “Hie Lavalette” (“Здесь Лавалет” (лат.)). To есть появляется соперник по имени Лавалет, богатый пятидесятилетний адвокат, с физиономией смуглой, как у мулата. 30 мая разражается гром небесный: “Sara cubat foras, me non monita” (Сара не ночует дома, не известив меня).
Краткости ради приведем строки из романа: “Сара была совершенной бестией, настолько распущенной, насколько распущенной может быть лишь блондинка с мечтательными глазами. Она, быть может, на свой манер даже любила сорокапятилетнего Ретифа; во всяком случае, ее тесно привязывали к нему 12 франков в неделю „на булавки", не говоря уж об обедах, ужинах, шелковых чулках и прочих подарках. Но когда появился кавалер более богатый, она без малейших колебаний изменила кавалеру бедному”. Последовали дни страданий и унижений. Ретиф познает вероломство, но у него нет сил, чтобы порвать с Сарой. “Arctum cor indignitate”,- записывает он на камне (Сердце сжимается от негодования). И все же он не отказывается от нее. Иллюзии его разбиты, но без прекрасного ее тела он жить не может. 10 июня. “Reconcilitatio: cubat mecum” (Примирение: она со мной).
Затем - ссоры, взаимные обвинения, сцены, кончающиеся чуть ли не рукоприкладством. “Я не могу ее уважать - и все-таки люблю”,- вырезает на камне потерявший голову влюбленный. Магическая власть женского тела увлекла его в такую пропасть, что он уже на все махнул рукой, лишь бы не потерять ее. 27 июня на парапете появляется одно слово: “Pax” (Мир). Под прекрасным этим словом скрывается самое большое унижение, которое способен вынести мужчина: “Мы заключили мир: Сара пообещала поровну делить себя между нами...” То, что следует дальше, представляет несомненную ценность для собирателя человеческих документов; но читатель с отвращением следит за событиями. Снова поссорились, снова помирились; девушка холодна, насмешлива, враждебна; перед носом Ретифа закрывают дверь. Потом Сара изменяет обоим с кем-то третьим, Ретиф злорадствует. Он съезжает с квартиры, чтобы облегчить разрыв; но, не выдержав, возвращается. Так продолжается целый год. Наконец, 22 июля следующего года на гранитной плите появляется заключительный аккорд: “Abitus postremus” (Ушел окончательно). Одна из более ранних записей делает понятным, что облегчило разрыв.
30 июня. “Deambulatio cum puella Leve” (Прогулка с крошкой Леве). Эта крошка Леве была ученицей ремесленника и занималась гравировкой по меди. Она готовила гравюры для новой книги Ретифа, огромного тома новелл “Современницы”, находя время утешать перенесшего сердечную травму автора. Но и эта любовь была недолгой. Совсем не потому, что девушка наскучила Ретифу, - нет, совсем по иной, необычной причине. Писатель взял в нем верх над любящим мужчиной. “Я бросил ее, - пишет он в комментарии к дневниковым записям, - ибо она испортила четыре гравюры; если так пойдет дальше, она испоганит мне всю книгу...”
К истории фантастики имеет отношение роман Ретифа де ла Бретонна «Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал» (La decouverte australe par un homme volant, ou le D?dale francais) (1781), герой которого с помощью летательного аппарата (комбинация вертолёта и парашюта) добирается до затерянного мира вблизи Южного полюса, где находит утопическое общество, построенное на принципах коммунизма.
Этот роман полон также множеством частных научно-технических предвидений, среди которых исследователи его творчества обнаружили: физику микромира, спутник, авиацию (в том числе ее военное использование), межпланетные «снаряды», учение о микробах (в частности, бактериологическое оружие) и т. п.
Кроме того, Ретиф де ла Бретонн предвосхитил (в ряде работ) многие открытия и концепции, разработанные значительно позднее: теорию «созидательной эволюции» А.Бергсона, идею «ноосферы» В.И.Вернадского и Тейяра де Шардена.
Утопический роман Ретифа де ла Бретонна оказал несомненное влияние на творчество его соотечественников - мыслителей-утопистов Сен-Симона и в особенности Ш.Фурье.
Цитата сообщения Владимир_Гринчув
Никола Ретиф де ла Бретон - Развращенный крестьянин
В любви борьба равносильна победе; сердце уступило уже с той минуты, как начало защищаться.
Свежие комментарии