Русский литературно-общественный журнал "ГОЛОС ЭПОХИ"

http://golos-epohi.livejournal.com/tag/%D1%86%D0%B0%D1%80%D1...

 

Родился я в 1802 году в слободе Выездной, близ города Арзамаса, Нижегородской губернии.
Отец мой был помещичий крестьянин; имел хорошее состояние; занимался торговлею скотом,
для чего ежегодно ездил в Симбирскую и Оренбургскую губернии за баранами.
Он был человек грамотный, начитанный; пользовался почетом и уважением.
На шестом году от рождения отдали меня в ученье грамоте местному священнику.
Как могу теперь припомнить, бабушка повела меня в церковь, отслужили молебен пророку Науму.
Так обыкновенно делалось в старину. Читать я выучился скоро, и в какой-нибудь год-два
мы прошли уже Псалтирь, но письмо мне не давалось, как ни бились, я все-таки писал
старинным почерком, сходственно с родительским.
Так прошло года четыре. Наступил достопамятный 1812 год. Тут пошли разные толки о войне,
а в июле месяце распространилась молва, что французы идут в Москву. Хоть и при глупом,
детском разумении, но я понимал, что нам грозит какая-то беда. В последних числах августа
тронулась наша матушка-белокаменная; день и ночь не умолкала большая дорога:
ехали жители Москвы. В сентябре месяце дошла до нашей слободы весть, что Москва занята
французами. Народ упал духом. Торговля прекратилась, а в том числе и моего отца.
Наступили большие холода. Приходило много войска, солдаты размещались по избам жителей,
человек по двадцать и более в каждой...
Гнали пленных французов, которые были в старинных смешных костюмах: смесь русской одежды
с французской, и при том в изорванном, очень неприглядном виде.  Мы, дети, немало смеялись
над таким потешным одеянием несчастных галлов...
Зима была холодная, морозы стояли жестокие. Я очень хорошо помню, что когда мы
с товарищами делали снеговую гору, то трудно было поливать её водой - тотчас замерзала;
бывало бросишь из ковша вверх воду она падает в виде града.
Но вот прошла жестокая зима. Наступил май месяц 1813 года. В слободе стало тихо, -
войска не было; только вновь сформированные ратники проходили.
Отец мой начал производить прежнюю торговлю. Он отправился в степи Симбирской
и Оренбургской  губерний для покупки скота. Взял и меня с собою.

...Со мною был такой случай. Погнали мы свои гурты близ одной чувашской деревни,
по проселочному пути, минуя чувашские степи верст 5. Желая попользоваться от нас за проход
какой-нибудь добычей, чуваши, более ста человек, догнали нас и остановили, говоря что
наш скот потоптал их луга. Я понял, что при сопротивлении могут быть для нас худые последствия,
и поэтому, приказав своим приказчикам гнать гурты далее - на дачу Обошную, сам поехал с чувашами
в их деревню на отличной верховой лошади. Дорогою, как ни зорко наблюдали за мною чуваши,
как не стерегли, но я перехитрил их и прискакал на моём резвом коне к своим гуртам,
которые догнал близ Шалашниковой степи, у мельницы, на речке Сохе.
Далее пролегали, верст на 50, калмыцкие степи, которые примыкали к Волге, и я почел за нужное
спросить позволения у калмыцкого начальника, проживающего в Ягодном улусе, пройти по
этим степям. Послал к нему с этой целью одного из приказчиков; через несколько времени
явился ко мне сам начальник, из калмыков, с двумя драбантами. Я его почтительно принял,
достодолжно угостил и на дорогу снабдил бараниной; за это он позволил мне свободно
прогонять гурты по степи и беспрепятственно  пользоваться пастбищем.
Придя к Волге, я договорил климовских крестьян перевезти на другой берег баранов,
по 5 копеек за штуку. Переправа эта очень хлопотлива. Отсюда мы погнали гурты обыкновнным путем -
на Боинск, Курмыш и домой, в слободу, куда скот обыкновенно приходил около 20 сентября
или к половине октября месяца, и тут же, немедленно принимались его резать в особо устроенных
при доме бойнях и салотопнях.

Н.Н.ШИПОВ, крепостной
"История моей жизни и моих странствий"

***

Через четыре года после женитьбы отца, когда мне минуло 18 лет, отец задумал и меня женить.
Из арзамасских купцов каждый охотно отдал бы за меня свою дочь с большим приданным и деньгами;
но помещик позволил нам жениться только на крепостных. У нас в слободе было три невесты,
дочери зажиточных крестьян. По заведенному обычаю отец мой созвал на семейный совет
близких родственников; призвали меня и спросили: «Которую невесту сватать?»
Отвечал, что как ни одной из них не знаю, то и сказать ничего не могу. Решили сватать дочь
довольно богатого крестьянина Ланина, 2 ноября, поутру, дядя мой, купец Феоктистов, отправлен был
в дом Ланина для переговоров. Выслушав предложение Феоктистова, Ланин сказал, что он теперь
не может дать никакого положительного ответа, потому что предварительно должен сходить в церковь
и отслужить молебен, - потом созвать всех родственников на совет, и просил Феоктистова пожаловать
через день, вечером. Дядя передал нашему собранию; решили ждать. На совете у Ланина,
как мне потом рассказали, происходило следующее: некоторые из родственников были против того,
чтобы выдать за меня дочь Ланина; порочили мое поведение и указывали на то, что у меня молодая мачеха,
с которою жене моей будет худо жить. Большая же часть Ланиной родни была того мнения, что дочь Ланина
выдать за меня следует, потому что дом наш богатый, один из первых в слободе. 4 ноября родственники наши
снова собрались у нас в доме и того же дядю Феоктистова вновь послали к Ланину. Здесь приняли дядю
с уважением и посадили на почетное место. Священник прочитал молитву. Потом, как бы в виде задатка,
вынесли дяде пять платков и полотенце с богатым кружевом, да кроме того дали хороший платок для самого дяди,
и начали угощать его, как почетного гостя. Мой же отец и родственники ожидали его возвращения.
Дядя пришел с платками и навеселе. Призвали меня, начали поздравлять и показывать платки, в числе которых
был один и для меня, то есть я должен был носить его в своей шляпе; потом приказали мне поклониться
отцу и дяде в ноги; я это исполнил. Затем началось веселье и продолжалось до глубокой ночи.

На другой день, 5 ноября, мы ожидали к себе рубашечницу, то есть женщину из дома отца невесты за моей рубашкой,
по образцу которой у невесты должны были нашиваться для меня рубашки. Этою женщиною была обыкновенно
одна из близких родственниц невесты; она почиталась гостьею почетною; ее должны встретить ближайшие родные жениха
и угостить как можно лучше. В три часа пополудни приехала рубашечница, которая оказалась женой брата
моего будущего тестя, то есть родная тетка невесты. Тотчас мои родные вышли к ней на встречу, привели в горницу
и начали усердно угощать. Она пробыла до 6 часов вечера. Условились, когда должно быть смотренью, запою,
девичнику и свадьбе. Положили смотренью быть сегодня. После того эта новая сваха взяла мою рубашку
и поехала в дом Ланина. Дорогою она непременно должна петь песни. Невеста встречает ее на дворе и приглашает
войти в комнату.

По отъезде рубашечницы мы собрались к невесте на смотренье.
Со мной поехали дядя Феоктистов, называющийся с этого времени дружкой и его жена.
Мы взяли фунтов 20 гостинцев, каждый фунт в особом свертке; кроме того отец дал мне два полуимпериала,
завернутые в бумажку, пять рублей серебром в свертке и пять рублей по одному рублю – в бумажках.
Эти деньги предназначались для того, что когда невеста станет меня дарить, то я должен полагать их на поднос и
целовать невесту три раза. Приехали мы во двор к Ланину. На встречу к нам вышли: нареченный мой тесть, его жена,
сын и близкие родственники. Сначала они целовались с моим дядей и теткою, а потом со мной. Поцеловавшись,
все вошли в горницу, где уже находился священник. Меня посадили за стол, впереди; рядом со мною, по правую руку,
сел священник и дядя, а по левую – тетка; далее поместились за столом родственники Ланина. На столе поставлен был
сладкий пирог с разными украшениями. Несколько минут посидели молча; потом тетка моя начала: «Время нам посмотреть
и пирожницу, которая для стола пирог готовила», т.е. невесту. При этих словах я будто оробел. Тотчас же родственники
Ланина вывели из другой комнаты нареченную мою невесту. Она была в шелковом вышитым золотом сарафане
и в белой, как снег, рубашке; на шее было ниток 40 разной величины жемчуга, в ушах жемчужные серьги, на голове
жемчужная повязка и в косе целый пучок алых лент. При входе женщины с невестой все встали. Они помолились Богу,
приняли благословение от священника и поцеловались с мои дядею и теткой. После сего невеста взяла поднос,
на котором лежал для меня подарок – жилет, подошла ко мне и в  полпояса поклонилась. Я принял подарок, положил
взамен его на поднос два полуимпериала и так же поклонился в полпояса; затем три раза поцеловались и вновь
поклонились друг другу. Тогда священник спросил меня и невесту: «Желаете ли сочетаться браком?» Мы отвечали,
что желаем с охотою. Священник благословил нас и прочитал молитву. После этого меня посадили с невестою рядом
и началось угощение всех гостей, кроме нас; мы только сидели. Чай же подавали и нам. В особой комнате девушки –
подружки невесты пели свадебные песни и с разными веселыми прибаутками выговаривали дружке, что он скуп для них
на гостинцы. После чаю невеста начала дарить меня платками, а я дарил ей деньги, - и при этом мы
каждый раз троекратно целовались. Так продолжалось несколько часов.
Уже за полночь подали ужин, поле которого гости поразъехались, а я остался с невестою и девушками;
занимались разными играми, пели веселые песни. Я просидел до света.

Н.Н.ШИПОВ, крепостной
"История моей жизни и моих странствий"

Много же я был наслышан о дедушке Петре Петровиче.
Покойный родитель мой Дмитрий Петрович имел великую почтительность
к делам его и часто рассказывал, чему из них сам был очевидец.
Всего живее осталось в моей памяти обстоятельство,
что когда дедушку избрал мир в бурмистры, то, помолившись Богу,
он собрал в правление всё общество и сказал:
"Православные! Созвал я вас не для того, чтобы сделать раскладку оброка:
дело это должно идти своим порядком и каждый сам должен о нем заботиться.
Моя же теперь обязанность присмотреть, чтобы вообще  всё было лучше.
Должно без утайки показать вам бедственное положение ваше,
которому вы сами причиной. Дела хоть и малые, но честно выполняемые,
сами за себя говорят и открывают путь. Чистосердечно себя поставляю вам в пример.
Довольство моего состояния основано на добросовестном труде.
Меня никто не упрекнет в лености или обмане. Если мы Всевышним Промыслом
обречены быть крепостными, то не лишены средств устроить свой быт:
хотя земли нашей пахотной и недостаточно к прокормлению,
мы свободны в выборе заниматься каждый чем кому сподручнее,
а место нашего жительства сугубо заменяет недостаток земли,
потому что дает средства торговать и иначе промышлять как кому вздумается.
Мы и расторопны к домашнему торгу, но многие из нас умеют хорошенько
им пользоваться? На базар-то все выедут, да целый день хлопочут - из алтына!
И ремеслом тоже мы не вышли: работаем, как при царе Горохе.
При том ни порядочного калача нет в селе, ни пряника приезжему полакомиться,
ни кузницы лошадь подковать. Окружные жители, продав свой привоз,
что могут у нас купить, кроме вязи и обуви? Все берут у посторонних!
У нас в доме чужие пользуются!"

Деду на это отвечали:
- Да мы не можем ничем обзавестись, мы люди бедные...

Он повел другую речь.
"Слушайте, - говорит, - я вам скажу. Не бедность причина плохой нашей жизни,
а нет между нами согласия. Раскол у нас в вере, и между собой, и несправедливости,
и обман, - оттого недоверие одного к другому. Будь мы бедны, да честны и правдивы,
нашлось бы и пособие. Ведь и другая слава о нас пошла, никто на нас не полагается,
потому что мы промеж себя перекаемся. Давайте постановим приговор,
что с этого дня все ручаемся один за другого в таких-то деньгах по способности
и поведению каждого. А кто какой поруки заслуживает, пусть разберут выборные люди...
Буди же кто расточитель чужого добра, того считать вредным миру и в царскую службу".

Для начала дед первый положил две тысячи рублей из собственного капитала,
на десять лет, без процентов, в общий склад для раздачи бедным на торговлю...

С того времени (это было в 1794 году) наши крестьяне точно переродились.
Не далее как через три года на пустой прежде площади выросли лавочки,
не только с мелочным, даже с красным товаром и всем нужным для
крестьянского обихода. О кузницах и говорить нечего! Вместо прежней обуви
стали работать немецкие сапоги с вострыми носками и со скрипом
(их охотно покупали и приезжие помещики). Понемногу завелись маслобойни,
устроилось несколько небольших кирпичных заводов, торговля льном
и холстами увеличилась. С продажей своих изделий стали выезжать и на
посторонние базары...

С.Д.ПУРЛЕВСКИЙ,
крепостной (1800-1868)

***

...Марья Гавриловна уехала со мною в свою усадьбу, в Любимский уезд.
Она перевезла к себе мать и сестру и водворила в доме порядок и приличие.
Первый её выезд был сделан в приходскую церковь. Она всегда выезжала парадно:
в коляске, на шестерке лошадей, с форейтором. На запятках стоял лакей.
Узнав о её приезде, стали наш дом посещать хорошие господа.
По болезни матери вынуждена была принимать гостей сама барышня.
Она не затруднялась занимать их, но так скромно, что как говорит с мужчиною,
то глазки всё вниз опускает и только немножечко улыбается губками.
Я любуюсь на неё в дверную щелку, а сердце-то мое так и прыгает от радости.
Что за прелесть барышня! А женихов то сколько было!
Она всем отвечала одно:"Не могу. Господь меня накажет, если брошу
больную мать и маленькую сестру"...
...Она была милостива к подвластным, со мной же беседовала как с подругой,
и читала мне книжки. К несчастью, недолго пришлось ей пожить.
На семнадцатом году она захворала и в постель слегла. Я от неё не отходила
и спала возле нее на полу. Раз я уснула и сквозь сон слышу, что-то стукнуло.
Глядь, а она, моя голубушка, стоит на постельке с иконкою в руках,
да пошатнулась и упала бы, если бы я не успела поддержать.
Она мне говорит:"Сейчас приходила какая-то женщина и сказала мне:
снимите икону Божьей Матери и прикажите маменьке благословить себя,
как невест к венцу благословляют, повторила она и скрылась".
Я тотчас позвала барыню, которая, не смотря на свою болезнь,
как следует дала дочери просимое благословение.
Барышня плакала. А на мой вопрос:"Об чем же вы, матушка, плачете?",
она отвечала:"Как же не плакать, когда благословляют?"
Видимо, прощалась с жизнью, но не хотела меня заранее опечалить
прямым ответом. Сама пожелала приобщиться и пособороваться.
Вскоре после этого говорит мне:"Авдотьюшка, что же отец Исаия стоит у дверей?
Проси его в гостиную!" Я потихоньку отвечаю:"Матушка, перекреститесь:
никакого отца Исаии здесь нет!" - "Что ты, разве я не вижу? Вот он стоит!"
Вскоре тихо скончалась моя добрая, безупречная и незабвенная барышня.
Горько я тогда плакала, да и теперь не могу вспоминать о ней без слёз.

АВДОТЬЯ ГРИГОРЬЕВА,
уроженка Колужской губернии, крепостная,
родилась в 1786 году.

http://golos-epohi.livejournal.com/tag/%D1%86%D0%B0%D1%80%D1...