Религиозное сектантство и социальные движения. – Разные стороны анабаптизма.

 

  Анабаптизм был не только особенным религиозным учением, но и цельным социальным миросозерцанием, представляя собою один из многих других случаев, когда мистическое сектантство теснейшим образом соединялось с проповедью социальной революции. Такое явление в XV веке мы наблюдаем, например, в крайних гуситских сектах за сто лет до немецкой реформации; спустя с небольшим сто лет, в середине XVII века, и в английском индепендентстве мы встречаемся еще с одним случаем подобного же соединения религиозного мистицизма со стремлением к социальному перевороту. Обыкновенно бурный, революционный период сектантства бывает непродолжителен; для того, чтобы оно могло получить значение крупного исторического фактора, всегда должны существовать такие благоприятные условия, какие нашел немецкий анабаптизм XVI в. в происходившей тогда социальной борьбе и в вызывавшем ее народном недовольстве. Если в религиозном отношении и чешские, и немецкие, и английские секты XV–XVII веков отличаются значительным развитием индивидуализма, отрицая всякий церковный авторитет и становясь иногда на точку зрения внутреннего откровения, то в отношении социальном наиболее характерная их черта, это – господство эгалитарных стремлений, во имя которых отвергался весь исторически сложившийся порядок вещей с общественным неравенством и неравномерным распределением собственности. Крайний индивидуализм, – когда он не ограничивался одною религиозною сферою, а переносился и в мир социальных отношений, доходил до совершенного анархизма, в некоторых случаях весьма рельефно выступавшего в этом сектантском движении, а эгалитарные стремления приводили к отрицанию частной собственности, учению об общении имуществ и даже к практическому коммунизму. Ортодоксальная реформация XVI века ограничивала свою задачу областью одной религии, сектантство ставило своею целью перестроить самое общество на новых началах. Его социальные принципы заимствовались из религиозной сферы, но если отрешиться от мистической окраски, какую приняли социальные воззрения анабаптизма, последний может рассматриваться, как защита принципов личной свободы и общественного равенства.

В общественных движениях нового времени идеи свободы и равенства играют вообще важную роль. С одной стороны, в области фактических отношений всякого рода гнет и несправедливость вызывали против себя, в той или другой форме, общественную оппозицию, а с другой стороны, и в области идей возникали доктрины, которые, исходя из религиозных или философских соображений, ставили своею задачею выяснить чисто теоретическим образом, какие неотъемлемые права принадлежат личности в обществе, и на каких принципах должно покоиться правильное людское общежитие. И свобода, и равенство могут быть понимаемы весьма различно, ибо понятия эти касаются разных отношений, существующих в человеческом обществе, да и в каждой категории отношений степень, или мера свободы и равенства бывает также различная. Анабаптизм принадлежал к числу тех учений, в которых для индивидуума требовалась неограниченная свобода, а для общества – абсолютное равенство; первое требование приводило прямо к воззрениям чисто анархического характера, второе – к воззрениям коммунистическим. В этом отношении как анабаптизм XVI в., так и другие секты социального характера должны рассматриваться не только в истории религиозных движений, но и в истории движений чисто социальных. Прямо, без каких бы то ни было натяжек, историк может применять к этим сектам современные понятия социализма, коммунизма, анархизма. В этих новейших направлениях мы имеем дело с теми же доктринами и стремлениями, что и в религиозном сектантстве реформационной эпохи, только в более законченном виде и без религиозной окраски. Индивидуалистические и эгалитарные стремления получали в сектантстве религиозную санкцию, не только оправдывавшую, но и усиливавшую эти стремления, ибо они рассматривались, как законные, как согласные с волею самого Бога, открывающего свою волю людям в писании и в духе. С проповедью свободы и равенства анабаптисты пошли в народ, уже начинавший восставать против наложенного на него гнета, и, конечно, проповедь эта должна была иметь успех: в ней заключалось обещание для народа лучшей доли и притом на основании слова Божия. И проповедники, и народная масса верили, что наступают совершенно новые времена, что вся жизнь должна перестроиться на новых началах, и что начала эти суть настоящие заповеди Божии.

Вопрос о месте анабаптизма в реформации, как особой формы этого религиозного движения, имеет свой особый интерес, но мы ограничимся здесь лишь рассмотрением его отношения к социальной борьбе, происходившей в Германии в начале ХѴІ в. Вообще необходимо различать эти две стороны в истории немецкого сектантства XVI в., да и других аналогичных движений, чтобы понять сущность этого исторического явления. В анабаптизме сливались воедино религиозные и социальные элементы; их можно отделять одни от других, рассматривая анабаптизм, как одно из видных явлений реформационной эпохи, но было бы ошибочно усматривать в одной из этих сторон основу, а в другой только придаток, которым можно и пренебречь. Если, например, историки социальных учений и движений склонны в религиозных воззрениях анабаптистов видеть лишь внешнюю форму, в которой проявилось истинное внутреннее содержание сектантства, заключенное в его социальных стремлениях, то, наоборот, историки религиозной реформации готовы считать эти социальные стремления сектантства лишь за некоторое добавление к его религиозному миросозерцанию, составляющему на самом деле настоящую его сущность. Научному историческому взгляду на анабаптизм долго мешали не только конфессиональные точки зрения католиков и протестантов, смотревших на него, одни – как на пагубное заблуждение, порожденное самовольным отпадением от церкви, другие – как на ненужный и вредный нарост на благодетельной реформации; мешали этому также и другие попытки выяснения сущности анабаптизма, принимавшие в расчет только одну культурную сторону сектантства, как известной религиозной формы, но не обращавшие достаточного внимания на его сторону социальную. Соединение нравственно религиозных и социально‑политических воззрений в анабаптизме было так тесно, что в сравнение с ним не может идти даже сам средневековой католицизм, сам бывший не только вероисповедной формой, но и целым культурно‑социальным миросозерцанием. Последовательные сектанты допускали на земле лишь такие общественные порядки, которые, по их представлению, были бы полным осуществлением на земле царства Божия. Средневековой католицизм тоже исходил из той идеи, что задача церкви заключается в водворении среди людей Божия царства, но, думая осуществить его принципы путем аскетической морали и теократической политики, представители этой системы оставляли существовать вне монашества и церковной иерархии весь исторически сложившийся общественный и государственный строй, хотя отдельные его стороны совсем противоречили идеалу Божия царства; они оставляли неприкосновенными и крепостную зависимость крестьян, и сословное неравенство, и крупное землевладение, и связанную с ним феодальную власть; они не только не становились в оппозицию к этим мирским порядкам, но сами ими пользовались, будучи самым привилегированным сословием, владея крепостными крестьянами и имея в своих руках власть, покоившуюся на чисто материальной основе землевладения. Другое дело – сектанты: они не мирились ни с какими формами общественного неравенства, ни с какими формами зависимости человека от человека, находя их противными божественному откровению и ища в последнем оправдания своим эгалитарным и индивидуалистическим стремлениям.

В короткое время, в течение которого анабаптизм играл роль исторического фактора, в нем проявилось несколько, не вполне сходных между собою, направлений, и он пережил не один фазис. Индивидуалистическая подкладка этого религиозного движения помешала анабаптизму получить какую‑либо прочную организацию. Распространившись весьма быстро по Германии, Швейцарии и Голландии, он не мог перерасти мелких религиозных общин, в которых все было различно. Впрочем, и попыток объединить все эти общины в одном исповедании не делалось. Тем не менее, кроме перекрещенства, бывшего общим явлением во всех сектах, существовали и некоторые другие признаки, отличавшие всех анабаптистов. Так как многие из этих признаков были не столько религиозного, сколько социального характера, то предержащие власти всегда готовы были видеть в сектантах бунтовщиков даже тогда, когда они настроены были мирно.

Между прочим, анабаптисты отвергали присягу, военную службу, суды, повиновение правительству, которое не было христианским в их смысле. По учению, напр., Томаса Мюнцера, перекрещенцы были святы и потому не нуждались в подчинении каким‑либо законам, а раз свободные не должны кому‑либо повиноваться, то на них не лежит никаких служебных обязательств, никаких повинностей, пошлин, десятин и т. п. Далее, Томас Мюнцер утверждал, что все люди – братья и сестры по духу, что у перерожденных святых не может быть частной собственности, так как имущество должно быть общим достоянием всех связанных между собою узами человеческого братства. Отвергая существующий государственный и общественный строй, одни из сектантов ограничивались пассивным сопротивлением всему, что считалось у них безбожным, но другие не могли удержаться на этой точке зрения и прямо требовали насильственного ниспровержения всех отвергавшихся ими порядков, находя, что «вера без дел мертва». Мало-помалу анабаптизм принял характер проповеди, главным содержанием которой была кровавая революция, истребление огнем и мечом безбожников и подготовление этим путем окончательного торжества святых на земле. Преследования, которым их стали подвергать, убеждали их в том, что наступили последние времена перед вторым пришествием Христовым, «претерпевший же до конца спасется». Особенно в период, наступивший после подавления крестьянского восстания, была в ходу мысль о последних временах, чаяние апокалипсического тысячелетнего царства святых, напоминающее нам хилиастические ожидания первых веков христианства.

Анабаптистская проповедь производила сильное впечатление на народные массы и внешними своими формами. Многие сектанты одевались в платье особого покроя и вели необычный образ жизни, как будто стремясь восстановить строгость древнего аскетизма. Без посоха и сумы, следуя евангельскому предписанию, переходили они из города в город, из села в село, нередко возвещая свое учение с крыш домов, опять‑таки буквально применяя текст писания. Со многими во время проповеди делались от сильного возбуждения конвульсии и обмороки, сильно действовавшие на слушателей. Между ними сильно была распространена вера в сверхъестественные откровения, в пророчества и видения: глубоко убежденные в их истинности, они сообщали ту же уверенность и другим. Впоследствии преследования и казни, которым их подвергали, как бунтовщиков против установленных властей и законов, окружали их ореолом мученичества за правду, за ту правду, которую они возвещали угнетенному народу. Если Томас Мюнцер и другие вожди анабаптистов оставались на высоте идеи, не заботясь даже о выработке более определенного плана новых общественных порядков, а уповая только на то, что всемогущий Бог даже совершит чудо для доставления победы правому делу и устроит человеческую жизнь, как ей следует быть по его святой воле, то увлекавшаяся их проповедью толпа нередко принимала возвещавшуюся ими свободу в смысле полного своеволия, а общность имущества – в смысле присвоения чужой собственности. Впрочем, насилия и жестокости, которые при этом совершались толпою, оправдывались самим Мюнцером, видевшим в огне и мече законное средство наказания нечестивых. Наиболее непримиримый и особенно кровавый характер крестьянская война приняла как раз в тех местностях, где распространились анабаптистские идеи, а во главе восставших стоял Томас Мюнцер[2]. Нам уже известно, что Мюнцер начал свою революционную деятельность еще до выступления Лютера, а потом продолжал ее в Цвиккау, примкнувши к тамошним пророкам, и в Виттенберге, где его появление совпало спроисходившими среди городского населения беспорядками. Изгнанный из Цвиккау вместе с другими агитаторами, он отправился сначала в Прагу, но и отсюда его удалили власти, испугавшиеся его агитации. Именно он обратился к «возлюбленным чешским братьям» со страстной прокламацией, характерной, между прочим, по пророческому тону, которым вообще отличаются писания Мюнцера. «Я, – говорит он в этом своем манифесте, – я хочу огласить вместе с великим поборником Христа, Иоанном Гусом, своды храма новым гимном... Долго голодали и жаждали люди святой справедливости, и сбылось на них пророчество Иеремии: «Дети просили хлеба, и никто не дал им его»... Полный скорби и сострадания, я оплакиваю гибель истинной церкви Божией; среди развалин её христианский мир не видит, что его объемлет египетский мрак. Когда народ перестал избирать проповедников, начался обман; с тех пор учение церкви и порядок перестали быть в Германии гласом Божиим... Но возрадуйтесь! Всходы ваших нив побелели и готовы к жатве. Небо наняло меня в поденщики по грошу в день, и я точу серп свой, чтобы жать колосья. Голос мой возвестит высшую истину, уста мои проклянут безбожников! Я пришел в ваши благословенные пределы, о, любезные чешские братья, чтобы обличить и истребить безбожников. Не мешайте, но помогайте мне! Я обещаю вам великую славу и честь: здесь начнется новая апостольская церковь и изыдет отсюда во все страны света. Церковь эта будет молиться не немому, а живому глаголющему Богу. Если я солгу в живом слове Божием, которое ныне исходит из уст моих, то готов предаться мукам здешней и вечной жизни». Вынужденный оставить Чехию, Мюнцер появился на время в Виттенберге, где сблизился с Карлштадтом. Оба они вскоре стали полемизировать с Лютером и по‑своему реформировать богослужение, Карльштадт – в Орламюнде, Мюнцер – в Альштедте, где он получил место священника. Когда Лютер пригласил его в Виттенберг для объяснения с собою, он к нему не поехал. Тогда Лютер стал советовать курфюрсту изгнать Мюнцера, но Фридрих Мудрый не хотел удалить альштедтского проповедника, не выслушав его сам. В 1524 г. он с братом своим приехал в альштедтский замок и пригласил Мюнцера произнести проповедь. Темою для последней Мюнцер выбрал текст: «не мир я пришел принести, но меч», содержанием же его поучения было доказательство того, что правители должны устранить зловредных людей, препятствующих проповеди Евангелия, и что если они этого не сделают, Бог отнимет у них меч: «всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают». Христос, сказавший эти слова, не отменил заповеди, данной Моисею, не щадить идолопоклонников, разрушать их алтари, жечь их идолов, дабы Господь не прогневался на народ свой. «Люди, любящие спокойствие, говорил еще Мюнцер, отвергают эту мысль, но я воистину знаю, что дух Божий открывает теперь многим избранным благочестивым людям превосходную неодолимую будущую реформацию, и что она должна быть совершена наперекор всем сопротивляющимся». Это было время, когда Мюнцер думал еще принимать в свой союз для «осуществления царства Божия в свободе, равенстве и чистоте» правителей и господ. Скоро, однако, курфюрст велел ему покинуть Альштедт за разрушение одной капеллы с чудотворным образом Богоматери. Тогда он отправился в Мюльгаузен. В этом городе произошел демократический переворот, во главе которого стоял бывший монах Генрих Пфейфер. Мюнцер примкнул к новому порядку, но вскоре вожди не поладили между собою, и старый порядок был восстановлен городским патрициатом. В числе агитаторов, изгнанных из города, был и Мюнцер. То же случилось с ним и в Нюрнберге, где он напечатал резкий ответ на обвинения Лютера с нападками на князей и господ, обирающих и притесняющих народ. Он удалился в Базель, где ему оказал покровительство местный реформатор Эколампадий; но когда по соседству началось крестьянское восстание, он отправился опять в Мюльгаузен, который снова был уже в руках городского простонародья и соседних сельчан. Мюльгаузен сделался даже главной квартирой тех крестьян, которые стали под предводительство Мюнцера. Отсюда вышел один из его кровавых манифестов, в котором он вооружался против каких бы то ни было сделок между крестьянами и их господами. «Не склоняйтесь, писал он, – если даже враги будут обращаться к вам с добрым словом. Не трогайтесь бедствиями безбожников. Они будут дружески молить, стонать, плакать перед вами, плакать, как дети, но вы не жалейте их. Сам Бог приказал так чрез Моисея. Нам он открыл то же... Пусть ваши мечи не охлаждаются от крови. Выковывайте их на наковальне Немврода; пусть падет его башня. Пока злодеи живы, вы не освободитесь от человеческого страха; вам нельзя говорить о Боге, пока они управляют вами. Итак, за дело, пока еще не ушло время!... Не ваша идет война, а Господня!» В Мюльгаузене было учреждено новое демократическое правление («вечный свет»), следовавшее указаниям Мюнцера. В город стало стекаться, множество народа, чтобы вести отсюда истребительную войну с врагами Божиими. Прокламации Мюнцера к окрестному населению не оставались напрасными: они действовали на страсти; насилия, убийства и грабежи казались восставшему народу заветами самого Бога против безбожников, тем более, что Мюнцером приводились в этом смысле тексты из писания, и он ссылался, кроме того, как и другие анабаптисты, на непосредственные откровения, которые ему были свыше. У Франкенгаузена, где на крестьян, предводимых Мюнцером, напали князья, произошла трагическая развязка: нестройная толпа, которую её вождь сумел нафанатизировать, но не сумел приготовить к отпору, была перебита, сам он был взят в плен, подвергнут допросу, жестокой пытке и казнен. На допросе он говорил, что в самой ранней юности на него действовал дух, который требовал от него принесения жертв для освобождения народа от угнетений, и называл князей тиранами и врагами Евангелия и христианской свободы. Своею он признавал так называемую программу шварцвальдского евангелического братства, отличавшуюся от остальных тем, что ею допускалось только одно существование, одинаковое для всех людей. Кто не хотел вступить в это братство, тот подвергался отлучению, и с ним запрещалось всякое общение. Объявлялись отлученными замки, монастыри и плебании (священнические дома), так как в них выросли измена, насилие и несправедливость. Господа, монахи и священники принимались в общение только под условием жизни в обыкновенных домах и отказа от своих мнений.

После крестьянской войны стала подвергаться преследованию самая принадлежность к анабаптизму, но это только содействовало его распространению: изгоняемые из одних мест, проповедники шли в другие и приобретали новых последователей, главным образом в народной массе, хотя в числе его сторонников можно указать и нескольких людей с образованием и даже ученых. Против анабаптистов принимались меры и в Германии, и в Швейцарии, как в тех княжествах и кантонах, которые приняли реформацию Лютера и Цвингли, так и в оставшихся верными католицизму. В последних, впрочем, не делали никакого различия между нововерами и жгли всякого, кого только можно было признать зараженным ересью. Во время пыток и казней анабаптисты обнаруживали большую стойкость, напоминающую древних мучеников и удивлявшую современников. Лютер даже склонялся к объяснению их упорства особым дьявольским внушением, хотя такую же стойкость проявляли и собственные его последователи, когда и их подвергали гонениям. И сами сектанты нередко подкрепляли себя примерами христианского мученичества: преследования их закаляли, придавали всему их нравственному облику характер некоторой суровости, развивали в них нервное возбуждение, делавшее из них визионеров и пророков, гнавшее их на апостольскую проповедь и даже заставлявшее их ожидать скорого наступления тысячелетнего царства Христа со святыми на земле. Хилиастические чаяния, с которыми были соединены представления о новом общественном строе, сделались особенно напряженными около 1530 г., когда явилось несколько пророков, предсказывавших скорую кончину мира: в повсеместных гонениях они видели ясные признаки наступления последних времен и предсказывали скорое торжество праведных и наказание грешников. Некий Ганс Гут предрекал светопреставление и страшный суд на Пасху 1528 года. В следующем году скорняк Августин Бадер в Аугсбурге говорил о восстании, после которого начнется тысячелетнее царство его сына. Но особенно сильное впечатление произвел на анабаптистов Мельхиор Гофман, еще в 1526 г. предсказавший страшный суд на 1533 г. и в 1530 г. примкнувший к страсбургским анабаптистам. В Страсбурге под его влиянием произошло сильное брожение. Городские власти посадили в тюрьму этого «Илию» «Нового Иерусалима», но Гофман только благодарил Господа за то, что «приближается час»: в своем заключении он видел только признак скорого пришествия Христова. В Нидерландах, где Гофман еще раньше нашел много последователей, в то самое время, когда он сидел в страсбургской тюрьме, среди анабаптистов выдвинулся гарлемский булочник Ян Матисен, назвавший себя Енохом и выславший двенадцать апостолов на проповедь совершенно революционного характера. В числе этих миссионеров был молодой красавец и оратор Ян Боккельсон или Боккольд, лейденский уроженец, успевший переменить несколько профессий прежде, чем сделаться проповедником анабаптизма. Эти миссионеры явились в Мюнстер, где давно уже шла религиозная и социально‑политическая борьба, и скоро сделали этот город главным центром нового сектантского движения.

Еще в 1525 г. под влиянием примера, поданного крестьянами, мюнстерские ремесленники выступали с целым рядом требований, имея против себя епископа, духовенство и зажиточных граждан. Спустя несколько времени, это движение возобновилось, когда сначала в окрестностях города, а потом и в нем самом стал действовать лютеранский проповедник Ротман, пользовавшийся покровительством местных гильдий и влиятельного торговца сукном Книппердолинга. Ротман имел большой успех, и результатом его проповеди было введение в большой части городских церквей евангелического богослужения. Городской совет стал на его сторону, и епископу оставалось только согласиться на уступки; в 1533 г. он должен был отдать приходские церкви евангеликам, оставив за собою и капитулом один лишь собор да монастырские церкви. Вскоре, однако, в реформационной партии произошел раздор вследствие появления в городе анабаптизма, на сторону которого склонился сам Ротман. Городские власти задумали запретить проповедь этого учения, но Ротман воспротивился такому распоряжению и поднял против совета, ремесленников. Как раз в это самое время (1534 г.) явились в Мюнстер сначала Ян Боккольд, а потом и сам Матисен. Вожди анабаптистов объявили, что Господь сделает из этого города Новый Иерусалим. Вместе с ними и за ними пришли целые толпы анабаптистов, к которым примкнуло и большинство местных простолюдинов. Вскоре стали стекаться сюда анабаптисты изо всех немецких земель. Сектанты совершенно завладели городом, выбрав в городской совет своих единомышленников и назначив Книппердолинга бургомистром. Затем они начали устраивать в Мюнстере царство Христово. Произошло фанатическое истребление икон, органов, церковных украшений, всего, что только можно было подвести под понятие идолопоклонства, истребление всех книг, кроме Библии, истребление предметов роскоши и всего, что напоминало общественное неравенство. Жители города, не принадлежавшие еще к анабаптизму, насильно перекрещивались, а в случае упорного отказа это сделать, изгонялись из Мюнстера, имущество же их объявлялось общею собственностью святых, заведование которою поручалось особым диаконам. Но «избранному народу Божию», каким считали себя сектанты, предстояло еще защищать свое царство от «язычников и безбожников», т. е. от епископа, дворян и изгнанных граждан, взявшихся за оружие и осадивших город. Тогда мюнстерские святые кликнули клич, и на помощь к ним потянулись в осажденный город новые толпы сектантов: на первых порах, пока не все пути в город были отрезаны, им еще удавалось проникать в его стены. Между тем внутри города деятельно готовились к борьбе под начальством вождя‑пророка Матисена. Когда он был убит в одной слишком смелой вылазке, Ян Боккольд, или, как его обыкновенно называют, Иоанн Лейденский, объявил, что, по бывшему ему откровению, он назначен свыше в преемники убитому пророку. Признанный сектантами в этом сане, он организовал в Мюнстере теократическое правление, руководствуясь собственными фантазиями и указаниями, почерпнутыми из ветхого завета. Сначала он установил для «нового Израиля» двенадцать старейшин по числу колен израилевых, сделав из них военачальников, правителей и судей. Потом, когда один фанатик объявил, что имел откровение, возвестившее ему, что Ян Боккольд должен сделаться царем нового Сиона и покорить все царства земные, пророк стал именоваться «Иоанном, Божиею милостью царем нового Израиля», назначил на высшие должности Ротмана и Книппердолинга, устроил целый придворный штат и даже завел гарем. Еще ранее этого он имел откровение, что в Новом Иерусалиме, как и в древнем, должно быть дозволено многоженство для размножения племени святых, а Ротман доказывал в проповедях истинность этого принципа. Облеченный в пышную одежду с короной на голове и сидя на «престоле давидовом», царь сектантского Сиона сам судил и правил своим народом с крайнею жестокостью. Еще до принятия им царского сана против него составился заговор, в котором участвовало около двухсот человек; они хотели его арестовать вместе с его приверженцами и восстановить в Мюнстере лютеранство, но потерпели поражение и были безжалостно умерщвлены. Анабаптисты защищались весьма отважно, долгое время рассчитывая на помощь своих единоверцев. Последние, действительно, сильно волновались по всей Германии, верили, что в Мюнстере начинается царство Божие, и собирались оказать помощь осажденному городу. После того, как было отбито под начальством самого Иоанна Лейденского нападение епископских ландскнехтов, и осада города поэтому затянулась, сейм 1535 г. послал на подмогу епископу имперское войско, которое отрезало подвоз провианта в Мюнстер: князья и имперские города начинали опасаться повторения 1525 г. в виду того, что снова подняли голову радикальные партии, снова зашевелились крестьяне. В городе обнаружился недостаток съестных припасов, и началось дезертирство. Измена двух перебежчиков открыла неприятелю доступ в город: в ночь на 24 июня 1535 г. Мюнстер был взят, отчаянно защищавшиеся анабаптисты перебиты или казнены, другие изгнаны из города или подвергнуты другим наказаниям. Боккольд и Книппердолинг подверглись страшным пыткам и были замучены до смерти. Город лишился своего самоуправления, и выборы в городской совет были поставлены под власть капитула и соседних дворян, а его жителей должна была держать в повиновении вновь построенная цитадель, в которой был поставлен гарнизон. Вместе с этим в Мюнстере восстановился католицизм, и евангелическое богослужение строго запрещалось.

Анабаптизм был еще раз раздавлен. Но и после катастрофы 1535 г. многие продолжали верить в то, что скоро должно наступить тысячелетнее царство Божие на земле, в котором избранные будут блаженствовать. Впрочем, агрессивный период сектантства окончился с падением «нового Сиона»: преследуемые властями, анабаптисты или уходили из отечества в другие страны, между прочим, в Англию, или позволяли себя убивать, не оказывая сопротивления, как это случилось в Зальцбурге. Уже ранее между ними существовало мнение о греховности войны и о непозволительности избранникам Божиим носить оружие: непротивление злу сделалось теперь основой анабаптистской этики. На этом именно принципе построил свое учение обновитель анабаптизма, Менно Симонс, по имени которого до сих пор называются меннонитами мирные и трудолюбивые сектанты в Германии и Нидерландах (баптисты в Англии и Америке). Они отличаются моральным ригоризмом своих родоначальников XVI века, но совершенно порвали с традициями социальной революции (что, однако, и их не спасало от гонений). В общем, социально революционным характером отличалось немецкое сектантство реформационной эпохи лишь в течение каких‑нибудь десяти‑пятнадцати лет.

Итак, два раза начиналась в Германии XVI в. социальная революция и оба раза – под знаменем анабаптизма. В первом случае она была революцией крестьянской, во втором – городской. Подобно тому, однако, как крестьянское восстание происходило и независимо от сектантской пропаганды, так и демократическое движение в городах не всегда соединялось с принятием анабаптизма, как это было в Страсбурге или Мюнстере. Весьма часто городской патрициат был на стороне католицизма, а простой народ сочувствовал реформации, и где он получал участие во власти, там вводилось лютеранство, как это бывало в некоторых городах северной Германии. Выдающимся примером демократического движения среди горожан без какой бы то ни было сектантской окраски может служить один эпизод в истории ганзейского и лютеранского города Любека. В 1530 г. здесь произошла политическая реформа в демократическом духе. Одним из её деятелей был знаменитый Юрген Вулленвебер, впоследствии сделавшийся бургомистром. Именно, в городской совет, состоявший прежде из одних знатных граждан, были назначены новые члены из простолюдинов, и совет этот должен был контролироваться избираемым гражданами комитетом. В 1533 г. Вулленвебер настоял на отмене пожизненности звания членов совета, и они теперь должны были выбираться лишь на два года. У Вулленвебера были вообще широкие политические планы. Он хотел подчинить родному городу скандинавские государства, где он думал поддержать реформационное и демократическое движение. Такой план требовал союза с другими городами, но исполнение смелого замысла оказалось им не под силу. Попытка окончилась неудачей, и в Любеке, по определению имперского верховного суда, в 1535 г. было восстановлено старое устройство. Павшего бургомистра, взятого при этом в плен, обвиняли потом в намерении пойти по стопам мюнстерских анабаптистов, и он был казнен, в этом обвинении не было ни малейшей доли правды[3].